Сестрины колокола - Ларс Миттинг
Во всей ее повадке сквозило, что она знает цену словам и предпочитает дела. И дела с большим замахом. Новая церковь. А не затеял ли он на самом деле эту историю, чтобы впечатлить не столько епископа, сколько ее?
Эти мысли вытеснили Иду Калмейер в самый дальний уголок сознания. Швейгорд взял лист почтовой бумаги и написал на нем: «Дражайшая Ида».
Потом он сидел и смотрел на эти слова. Правды в них не было.
Две белки, и больше ничего
Они сели за стол поесть тюрю: разломанные плоские лепешки, политые молоком. Отец был немногословен. На этой неделе ему пришлось забить лошадь, славную кобылу по кличке Мира. Ее лягнула в голову кобыла помоложе, одолженная для работы. Настоящая трагедия. Хотя в амбаре шаром покати, конину они есть не стали – не язычники, чать. Ведь рабочая лошадь чином чуть ниже наследника хутора. Так что Миру оттащили по склону вниз, но подальше от ручья, и закидали осыпавшимися с гор камнями.
Астрид оглядела обедающих. Во главе стола отец в черных сермяжных штанах и белой фуфайке. Наверное, все еще думает о кобыле. Годы тяжелой работы не прошли для него бесследно, но, когда летом поднимались всходы, он становился другим. Утром он, похоже, подровнял свои кустистые брови и подстриг бороду, в которой проглядывала седина, хотя ему всего-то сорок с небольшим. Отец подлил себе молока. Потом кувшин следовало передать Эморту, наследнику, чтобы тот, налив, передал его младшим братьям.
Только после того, как молока плеснет себе самый младший из мальчиков, наступит очередь Астрид и ее сестер.
Но место Эморта пустовало, и отец протянул кувшин шестнадцатилетнему Освальду. Не вставая со скамьи, Освальд передвинулся к месту, где обычно сидел брат. Сам же Эморт, сходив в лес легко одетым, слег с горячкой, из носу у него текло. Узнав об этом, мать страшно возмутилась и устроила ему нагоняй: «Сто раз говорила, весна – время коварное! Застудишь легкие, и конец!»
Напротив Астрид Освальд и младшие братья, Лауритс, Ивар и Йалмар, хрустели лепешками. Снова получив в руки кувшин с молоком, Астрид налила немного себе и передала его сестренкам Олине и Мине. На столе стоял один этот кувшин, и теперь уже все поняли, что подливать в него больше не будут. Но никто даже не пикнул. Астрид порадовалась, что посторонние не видят, как у них обстоят дела.
Все-таки Освальд не смог удержаться и промолчать.
– Кот наплакал, – сказал он, кивнув на кувшин.
– А ты чего ждал, если задаешь лошади корм, который заготовлен для коровы? – отозвалась Астрид.
– Когда я ем, я глух и нем, – напомнила мать.
Кувшин перешел в следующие руки. Сестренки Астрид не сводили с него глаз, следя, чтобы никто не налил себе больше других. Только получив свою долю, они перестали замечать что-то вокруг, занявшись поглощением пищи. А столешница как была, так и осталась чистой и гладкой: после голодных крошек не остается.
* * *
Весь день Астрид терзалась сомнениями. Неужели Швейгорд действительно собирается отдать церковные колокола? Казалось, все ее предки, начиная от Эйрика Хекне, восстали из могил и сговорились сделать ее своим глашатаем, и она даже придумала, что сказать: «Господин Швейгорд, позвольте вас спросить – здесь столько Библий и крестов, что говорить можно только правду. Ведь Сестрины колокола не проданы?»
Он наверняка ответит уклончиво: «Ну, дело в том, что…»
«Вы спятили, что ли? Это же дар от нас, от Хекне!»
Постепенно она успокоилась. Не такой же он скользкий ловчила, чтобы утаить подобное? Наверное, продали только само здание церкви. А купель, запрестольный образ, Сестрины колокола – всем этим можно пользоваться и дальше. И еще что-то всплыло в ее памяти – он что-то говорил про портал. Про вьющиеся орнаменты. Про сказочных животных и ужасного змея.
Ближе к вечеру Астрид услышала, как во дворе возится отец, вернувшийся из кузницы. Уловив звуки ее шагов, он пошел медленнее, дожидаясь, когда она нагонит его.
– А дед не рассказывал про Мидтстрандскую невесту или Вратного змея? – спросила Астрид.
– Не припомню такого. А ты это откуда взяла?
– Да Клара болтала.
– Да ну, Господи. И что ж это за Вратный змей – так ты сказала-то?
– Да возле паперти в церкви чтой-то.
– Клара вечно всякое сочиняла. Я одно знаю про паперть: там дверь заменили. Чтоб выше была.
– А когда?
– Да я еще малой был, должно, – мне наклоняться не приходилось. Я в церковь всегда входил с прямой спиной, а остальное меня не волновало. Ладно, сейчас плохо то, что Эморт совсем разболелся.
Астрид с отцом зашли в дом. Эморт лежал отдельно от всех. Он был бледен, потел и жаловался на першение в горле. Выяснилось, что простыл он, расставляя ловушки. Эморт надеялся поймать куницу, но отец, покачав головой, сказал, что ставить ловушку на пушного зверя, когда тает снег, бессмысленно, поскольку это время линьки, а за куниц премия вообще не назначена. К тому же из путаных горячечных объяснений Эморта было не понять, где эта ловушка поставлена.
– Я схожу, поищу, – сказала Астрид. – Я знаю, где это может быть.
* * *
На рассвете следующего утра Астрид проснулась скорее от беспокойства, чем от того, что светало. Она лежала головой к изножью, лицом под самое окно. В этом положении и проснулась. Малышка Олине, округлый ком под полостью на соседней кровати, даже не шевельнулась.
Натянув толстую юбку, Астрид отправилась в густой ельник между Хекне и Сюверрудом. Уже мало оставалось таких старых лесов: почти все повырубили, оставив склоны гор голыми. На хуторах древесина шла и на постройки, и на истопку, и на утварь, и на лодки, и на ограды. Скоро Астрид нашла следы брата, еле заметные на посеревших остатках снега.
Ей нетрудно было представить, что планировал брат, какие деревья выбирал. Эморт сам выковал три капкана на куницу, это была тонкая, красивая работа, а еще они много лет подряд ставили на одном и том же месте ловушки-растяжки. Между четырьмя оструганными жердочками натягивали тяжелую палку, сверху клали наживку, а уж кто туда попадется, заранее не угадаешь. Бывало, находили там и куницу, и горностая, и сороку, и белку, а однажды попалась домашняя кошка, к счастью, незнакомая им. Под лучами солнца, проникавшими сквозь верхушки деревьев, Астрид проверила ловушки, отогнув
