Свет в конце тоннеля - Эльдар Cмирнов
Всем тем, кого было можно отнести в категорию «сидевших ни за что по причине американской лжедемократии», отводилась главенствующая роль − роль чеховского ружья, которое непременно должно было выстрелить во время революции.
Но никакие журналисты, никакие корреспонденты не должны были поднимать вопроса «сидевших ни за что» вплоть до самой революции, чтобы все эти преступления были неожиданностью и шокировали американского обывателя, как некая нещадящая истина.
И до этих самых пор, вплоть до самого неожиданного знакомства Джона с Джеком, когда по чистой случайности в руки Джону попала дневниковая запись Джека о руинах человеческого достоинства; и до тех самых пор, пока Джон не обнаружил в Джеке вселенскую ненависть, которая даже его удивила − даже тогда ни один из американских капиталистов даже на секунду не заподозрил, что творится что-то неладное.
И причиной этому была не их тупость − нет. Причиной этому неведению было то, что Джон пока всего лишь красивенько расставил ружья на сцене, и знал, когда приблизительно они должны выстрелить, но и у Джона были немалые пробелы в его планах, которые ему было нечем заполнить. Одним из примеров таких пробелов был Голливуд.
Джон был совершенно без понятия, что ему делать с Голливудом, который с самого своего киноиндустриального пика был чуть ли не наиболее важным политическим институтом. И этот самый главный политический институт работы с населением был вне досягаемости Джона, а допустить такое было никак нельзя: пусть даже мозги населения будут промыты другими средствами − всё равно, пока Голливуд не принадлежал ему, он был потенциальным проигравшим.
Джон Кинг ломал голову, как ему заполучить Голливуд, и всегда его мысль порочно закруглялась и приходила к тому, что это невозможно даже в том случае, если ему удастся убить или засадить его владельца − Голливуд всё равно останется крепко-накрепко впаянным в систему, против которой он собирается «воевать».
Этот умнейший и искуснейший в своём деле человек ломал голову, как какой-нибудь мелкий буржуй над теми вопросами, которые настоящий буржуа должен делегировать наёмным рабочим. Джон понимал, что он не может и не должен сам заниматься пропагандой, но ему казалось, что он не сможет победить в конкурентной борьбе, если допустит, чтобы этим занимался кто-нибудь мелкий и незначительный. Ему требовался единомышленник, которому он сможет делегировать пропаганду, а найти единомышленника такому человеку, как Джон Кинг было нелегко…
С момента их первого знакомства прошло около месяца, когда Джек пришёл к Джону с кипой исписанных прописными буквами бумаг, положил их на столик между двумя привычными креслами и сказал:
− Я написал сценарий, который уничтожит Голливуд.
37. ДОГМА-28
Никаких декораций. Никаких спецэффектов. Никакой симуляции. Никакой навязчивости. Никакого авторства. Только свобода самовыражения. Только настоящее искусство. Только настоящая жизнь. Как режиссёр, снимающий кино по Догме-28, я клянусь, что безвозвратно посвящу себя антибуржуазному кино, ибо только его я имею право называть настоящим искусством.
38. ЧЁРНЫЙ И ОБУГЛЕННЫЙ
Чёрный и обугленный, этот дом предостерегал Америку от повторения ошибок прошлого.
В его белых стенах никогда не было правды, а в белом политическом теле завелись такого рода паразиты, против которых помогали только коктейли Молотова, брошенные правильными руками всенародного недовольства.
Это была правильная тенденция, не грозившая остаться незамеченной.
39. ЖЖЁНЫЙ МУСОР
Сколько времени потрачено на безумные вещи. Сколько хлопот сожжено за годы работы. Сколько людей убиты во имя искусства.
40. ГНИЛОЕ ЧРЕВОВЕЩАНИЕ
«Жил ли я хоть секунду своей жизни?»
Он отказывался отвечать на этот вопрос.
«Чувствовал ли хоть что-то когда бы то ни было?»
Немое молчание.
«Испытывал ли хоть одну эмоцию?»
Нет… Этого не может быть.
«Я когда-нибудь по-настоящему плакал? Я когда-нибудь по-настоящему смеялся?»
Сколько отвращения глядело на себя в огромную пропасть меж зеркальных рам и умирало…
«Я не человек… Я не живое существо. Я никогда не существовал…»
Не три года, не восемь лет, не десять, и даже не пятьдесят − сотни и тысячи лет, сотни тысяч бесконечно цикличных, перемноженных друг на друга лет, возведённых в абсолютную степень, то, что Джек называл сознанием, сидело в сыром подвале без стен и потолков, без единой лампочки и без света, без темноты и без решёток…
«…БЕЗ НИЧЕГО!.. БЕЗ НИЧЕГО!..»
Глядя в глубины себя в зеркале, он познавал своё несуществование, и все образы, беспорядочно всплывавшие перед ним, все мысли, безотрадно существовавшие в нём, вся золотая лихорадка и весь безудержно рвущийся из бездн его души голод бились в эпилептических припадках благоразумия…
«И НЕ СУЩЕСТВОВАЛИ… Господи всемогущий!.. Разве может такое быть?.. Разве может человек просто вот так взять и понять, что его нет и никогда не было?.. Какое же я ничтожество!»
Как же всё это было слёзно и глупо…
Чёрная, чёрная бездна комнаты в сиянии свечи и золотые зеркальные рамы, обрамлявшие эту бездну, и человек, который смотрит на совсем другого человека и удивляется…
Все мы иногда удивляемся, что мы не Умы Турман…
Все мы иногда удивляемся, что гроб заколочен намертво и из него невозможно выбраться.
Как же темно и бесполезно стучать. Барабань до изнеможения. Барабань до смерти. Опрокидывай свечу или вешайся, но никогда не забывай
«ЧТО ТЫ НИЧТОЖЕСТВО, ЖАЛКАЯ ИЛЛЮЗИЯ, НАИВНОЕ ДОВЕРИЕ, ВСЕЛЕНСКОЕ САМОПОЗНАНИЕ, МАКРОКОСМИЧЕСКИЙ ГЕРМАФРОДИТ, БЕСКОНЕЧНАЯ БОЯЗНЬ ПОТЕРЯТЬ ТО, ЧЕГО НЕТ И НИКОГДА НЕ БЫЛО»
Жалкое ничто. Безаллегоричное пустое место.
41. ГОВОРЯТ
Говорят, бесконечно можно смотреть только на три вещи: на горящий огонь, на текущую воду и на выполняемую кем угодно работу. Однако за свою недолгую, но плодотворную жизнь Джек Морровс заметил за собой любовь к наблюдению за поведением человеческого существа. Неважно − работает оно, горит, истекает кровью или же молчит, как рыба − для Джека не было ничего интереснее наблюдения за человеком.
Человек оригинален. Даже несмотря на свою зависимость от игл, которые в конечном счёте без его участия определяют, как и кем он умрёт, человек оригинален, и в мире не существует одинаковых людей, и реакции на разного рода иглы у всех приматов обязательно будут различны.
Джек не считал себя исключением: он видел себя гораздо более оригинальным, чем другие люди, но ни на дюйм не приуменьшал свою слабость перед мечом смерти, ни на секунду не забывал о своей наркотической зависимости.
Он жаждал смерти больше всего на свете, он стремился к смерти, но он и боялся её… Странное дело − бояться своего желания,
