Мы отрываемся от земли - Марианна Борисовна Ионова
Это кафе расположено прямо напротив храма, где они впервые друг друга увидели, без которого никаких их бы не было и прихожанкой которого она является просто потому, что живет на параллельной улице. В это кафе они обычно заходили после воскресной службы с мамой, только бывало это на три часа позже, чем теперь с ним, потому что прежде, то есть с мамой, она ходила ко второй, десятичасовой литургии. Брали кофе, что-то из выпечки, не спешили просить рассчитать их, сидя и пропуская сквозь себя невнятно-веселую полифонию семейства, с которым здороваются в храме уже не первый год. И всякий раз мама говорит: как хорошо, что никуда не надо спешить, а она отвечает: да, про себя или вслух.
«Нет-нет, я только два дня подряд подменяла нашу свечницу, – скажет она. – У нее одинокая сестра была при смерти в Орле. Но все, слава богу, обошлось. Теперь ее сестра уже встает и ходит по квартире».
Я думала, Бог простит нам.
Я верила, что Бог просит нам, потому что мы любим. И не только друг друга, и не хотим причинить боль тем, кого любим.
У меня было чувство, что, после того как я сказала: «Господи, пусть будет воля Твоя, а не моя, Господи, войди к нам, войди в то, что между мной и им», Бог не то чтобы благословил нас, не так, конечно, но… это звучит, наверное, чудовищно, но у меня было чувство, что есть и грех – от Бога. Как этот человек пришел в мою жизнь, от Бога, тем же путем пришло все, что было между мной и им, все, что было мы. И только так должно было быть. Поэтому Бог заранее простил нам. Так я думала.
Головная боль не проходит во сне, думал он, поэтому нельзя ложиться спать с головной болью. Живот во сне может пройти, но не голова. Если лечь с головной болью, утром с головной болью и встанешь.
Она подумала о том, что день красив, потому что тих. Дню, чтобы быть красивым, хватает собственной тихости.
Куда это их, интересно, подумал он, провожая взглядом колонну омоновских «пазиков», может, где-то сегодня митинг, но ему было бы известно.
Она рада снегу. Зеленым осиновым кругляшам на снегу. Хорошо, что зима на подходе, когда и деревья многие стоят не только облиственные, но в зелени, и опадают зеленью. Зима и на подходе и здесь, будто перебегает от дерева к дереву, задевая зрение с краю. Как переезд в новый дом, незаметный переезд, пока спишь. Говорят, этот, ранний, снег стает. А может, не стает, может, крепкий зимний ляжет прямо поверх. Трамвай въехал в Духовской переулок, не иначе как здесь была церковь во имя Святого Духа, как же больно, подумала она, будет расставаться с этим со всем, что пропускаешь через себя, живя, будто этого нет, а оно ведь огромное и конечное все. Как же больно будет расставаться с этим.
«Нет, я все-таки куплю Алпатова», – сказала мама, внезапно остановившись, и, как часто бывало, ее взгляд, обращенный на дочь, сочетал убежденность с поиском одобрения.
«А я подожду тебя здесь», – сказала она, тем самым давая добро, и мама, освобожденная, бросив: «Я туда и обратно», мелкими веселыми шагами заскользила вновь «туда», откуда почти ушла восвояси.
Они провели на книжной ярмарке уже около трех часов и наконец-то направлялись к выходу, когда мама все-таки сдалась желанию приобрести даже по издательской цене недешевый – «Итальянское искусство эпохи Данте и Джотто», сколько лет не переиздавалось, в суперобложке, – том.
«А я подожду тебя здесь», – сказала она с облегчением и от того, что можно сделать привал перед дорогой домой, и от того, что мама решится, вместо того чтобы потом корить себя за нерешительность.
Она устала до головокружения, уже приняла свою усталость, а то, что могло бы быть раздражителем – толчея, многоцветие, гул, – отдалилось и даже убаюкивало.
Она придвинула оказавшийся рядом стул и села. Стул был крайним в последнем ряду расставленных для публики, которую ожидали на организованную издательством презентацию книги.
Он смотрел на Лену, пока та задавала очередной вопрос, и старался не смотреть, пока переводчица переводила вопрос автору и пока итальянец отвечал, чтобы не поймать ее взгляд и не смутить. Пятнадцать минут, которые он отвел на поддержку Лены, истекли, надо еще Ваню забрать с лепки и отвезти к бабушке, но сейчас уходить нельзя: аншлага, прямо скажем, нет и отбытие одного человека привлечет внимание, а то и подтолкнет кого-то, кто колеблется.
Он стал считать головы, обернулся на последний ряд, так как сам сидел на предпоследнем, и увидел вновь прибывшую молодую женщину, в которой узнал ту, что десять дней назад продала ему свечку, когда он выполнял желание матери.
Он даже удивился, что узнал ее почти сразу, хотя теперь она была без платка. Впереди, чуть наискосок, человек смотрел через плечо прямо на нее, вернее, не смотрел, а только что ее увидел, потому как обернулся, похоже, секунду назад, и она узнала того, из позапрошлого воскресенья. Она даже рассказала о нем маме. Сначала он хотел заплатить за свечку картой, потом пошел разменивать наличные, потом спросил, где здесь чудотворная икона Богоматери, и пришлось объяснить ему, что список, который находится у них в храме, старый и чтимый, но чудотворным никогда не считался, что он, наверное, перепутал храмы, потому считающийся чудотворным список того же образа находится в храме… Но он сказал, что его вполне устроит и этот, что он вообще далек от церкви и поставить свечку перед иконой его попросила мать – ее накануне положили на операцию.
Мужчина явно удивился ей, тут же улыбнулся и с кивком поздоровался. Она ответила ему тем же. Он опять повернулся к выступающим, но тут же встал, прошел до конца своего ряда, завернул в последний и сел рядом с ней.
«Удивительно, правда?» – сказал он, глядя на нее и словно имея в виду некое волшебное зрелище, которое оба наблюдают, так что она вполне могла бы подумать, что это он о разворачивающейся презентации, если бы не знала о чем.
«Да, – не нашлась она. – Ну надо же… – Спохватилась: – Как ваша мама?»
«Прооперировали, все вроде благополучно, – сразу по-другому ответил он и тоже спохватился: – Спасибо. – Отвернулся и повернулся вновь: – Мероприятие жены. Пришел поддержать».
«Это она?»
«Да. А вы следите за творчеством или?..»