Карусель сансары - Юрий Мори
– Полюшко-поле… – постанывала девушка мечты и подмахивала в такт барабанам. – Давай, давай, давай, добрый молодец!
Она пьяно всхлипнула и зарычала низким страшным голосом, отчего в темноте можно было поседеть на месте. Антон хотел только одного: оказаться подальше отсюда. Прямо сейчас. Немедленно!
– А где бутылка? – спросила Маша, когда всё было торопливо и без наслаждения закончено. – Отдай ликёр, паскуда!
Но Мякиш уже нащупал дверь и вывалился в коридор, второпях натягивая штаны. Бутылку он бросил обратно в комнату, словно героический боец с танками на поле боя – гранату. Судя по отсутствию звона, куда-то она да попала, не разбилась.
И ладно. И – бегом!
4
Он ничего не видел. Темнота вокруг не была пустой, вытянутые в стороны руки иногда натыкались на земляные стены, осыпающиеся от резких толчков струйками сухого шуршания. Порой попадались гладкие участки фанеры – чьи-то двери. Мякишу становилось не по себе, что они откроются, а за ними… Не хотелось даже думать, что или кто там. Иногда где-то неподалёку бормотало, призывало, увещевало или пело радио, раздавалось шуршание, голоса, звуки торопливой животной любви.
Ему же ничего не хотелось – только вырваться из подвала общежития. Выйти на воздух. Вернуться к отдающим нереальностью слишком ярким краскам и незнакомому родному городу. Мякиш шёл и шёл, пробираясь через тьму.
– Эй, где выход? – закричал он кому-то: шаги были слышны рядом.
– Там же, где и вход, – ответил основательный, с ленцой, мужской голос. Обладатели таковых обычно выбирали новую машину не меньше года, холодильник взамен сломавшегося – квартал, а женились мгновенно и по залёту, о чём всю жизнь жалели.
– Не умничай! – разозлился Антон. Сейчас он почувствовал, что мерзкий ликёр всё же подействовал. Мякиш был заметно был пьян. – Лестница где?
Голос не откликнулся, шаги прекратились. С кем он вообще разговаривал?!
Минуты одна за другой срывались тяжёлыми, как дыхание, каплями и падали на лобастую голову Мякиша, но лестницы всё не было. Когда они шли сюда, коридор казался хоть и кривым, но ответвлений в стороны не имел. Значит, надо идти – в конце всё же будут ступеньки.
Внезапно он вспомнил часть реальной юности. Без напряжения и головной боли, просто фрагмент паззла сам выплыл из памяти и занял своё место. Это не первая и не последняя любовь, но они были вместе долго – года два. По меркам двадцати лет почти целая вечность.
Её звали… Впрочем, сейчас было не важно, как её звали. Антон даже рад оказался обойтись без имён, памяти тоже казалось, что так будет лучше.
Встреча была случайной, а расставание лёгким. Долгим, но правильным. Так ему тогда казалось, хотя это и оказалось ошибкой. Все же иногда ошибаются, жаль только – исправить потом ничего нельзя. Войти в одну реку… в одну женщину нельзя… В смысле, можно, но это будет другая река. И другая женщина.
Однажды они гуляли до ночи. В ночь. Во тьму. Уходили, когда стемнело, когда в соседней комнате общаги хрипел Шахрин, надорвавший горло внутри старенького двухкассетника, а вернулись уже под утро. Когда тишина.
Осень это была? Наверное, осень. Поздняя, как зародыш зимы.
Она обошла сомнительную лужу, а Мякиш пошёл прямо. Он в те времена часто ходил прямо, не обращая внимания на детали. Лужа оказалась по колено. Реальное болото, будь он чуть более пьяным и одиноким – там бы и остался. Через пару дней нашли бы с собаками, удивились и похоронили. Но нет: просто испачкался, ботинок не видно, половина джинсов – смесь глины и среднерусской ностальгии. Чёрт знает, зачем он туда вообще полез.
Она не смеялась. Даже взглядом – это ценно, немногим удаётся смотреть на грязного пьяного дурака и – не смеяться. Наверное, это любовь.
В душ пришлось лезть одетым. Куртку скинул, её были шансы отчистить, свитер, а остальное оставил. Терять было нечего. Мякиш уже всё потерял тогда, но ещё не знал. Просто стоял под струями горячей воды, смотрел, как в дыры в полу стекает мутный поток глины, река Квай не нашла там свой мост и вся улетела в канализацию. Чувствовал ли он себя Ипполитом? Да нет.
Никем он себя не чувствовал, просто смывал куски грязи с вьетнамских штанов, тихо матерился и хотел курить. Так постепенно и разделся. Разулся. Пахнущие водой поздней осени куски одежды вылетали из душа наружу, она собирала их и стирала уже мылом. Или порошком – Бог весть, он не интересовался, что у неё было под рукой. Ботинки сохли на батарее, двумя обломками кораблекрушения. Чёрные рифы на меху. А они… Они курили на ободранной кухне блока общаги, завернувшись в одеяла, встречали поздний рассвет. Такой же поздний, как осень. Такой же мокрый, как распятые на верёвках у плиты джинсы.
И знаете что? Антон был счастлив. Молод, глуп и счастлив. С тех пор осталась только глупость, поэтому, наверное, и вспомнилось. И они действительно были живы, по-настоящему, живы и счастливы.
Лестница попалась под ноги, когда он уже отчаялся её найти. Мякиш схватился за грязные перила рукой и побежал, отсчитывая этажи вверх. Минус два с половиной. Поворот. Минус полтора. Поворот, поворот, поворот.
Он налетел на запертую клетку турникета животом, едва не упал, перевалившись через него, но вахтёр сжалился и открыл путь на свободу. Уже в спину донёсся его голос, ехидный, но с ноткой сочувствия, спрятанного глубоко-глубоко в характерном акценте:
– Шито, не панравилась, да?
Мякиш мотнул головой и обеими руками отодвинул в сторону входную дверь, вырываясь на свободу. Его преследовало пакостное ощущение, что он вляпался в липкую ненужную грязь – не сейчас, с Машей, нет. Гораздо раньше и не здесь. Вляпался, а отмыться уже не сможет.
На пороге общежития едва не столкнулся со смутно знакомым парнем: низкий прыщавый лоб, сальные волосы, глуповатые глаза навыкате двумя стеклянными пуговицами. Рассматривать ни времени, ни желания не было, но… Не Боня ли это?
Бог с ним.
Долой.
Домой.
Хватит с него на сегодня!
Странноватый дом Десимы Павловны казался сейчас пределом мечтаний. Пусть не совсем тот самый, где он вырос, но роднее этого места не найти.
Мякиш остановился и перевёл дух. Заметно стемнело. В привычном окошке неба мерцали звёзды. Он обернулся: никакого двадцатиэтажного «приюта» за спиной не было:
