Лишь - Эндрю Шон Грир
На Финли фиолетовый костюм и черная бабочка.
– Как давно это было, Артур? Наше с вами путешествие?
– Ну, если помните, нам так и не довелось попутешествовать вместе.
– Года два назад, не меньше! И с вами, кажется, был… прехорошенький молодой человек.
– Ну, я…
Подходит официант с подносом, и оба они берут по бокалу. Едва не расплескав шампанское, Финли улыбается официанту; похоже, он пьян.
– Мы и разглядеть-то его толком не успели. Дайте-ка вспомнить… – И тут Финли драматично восклицает, точно в старом кино: – Красные очки! Темные кудри! Он тут, с вами?
– Нет. Он и тогда, в общем-то, был не со мной. Он просто всегда мечтал увидеть Париж.
Финли ухмыляется. А потом, заметив обновки нашего героя, озадаченно сдвигает брови.
– Где вы…
– Куда вас отправили? – интересуется Лишь. – Я что-то не припомню. Не в Марсель случайно?
– Нет, на Корсику! Как же там было тепло и солнечно! И люди такие радушные. И конечно, помогло, что я знаю язык. Я питался одними морепродуктами. А вас куда послали?
– Я держал оборону на линии Мажино[89].
– А что теперь привело вас во Францию? – спрашивает Финли, потягивая шампанское.
Почему всем вдруг стал интересен бедный маленький Артур Лишь? Раньше до него никому не было дела. Такие, как Финли, ни в грош его не ставили, для них он был как вторая «а» в слове «кваалюд».
– Я путешествую вокруг света.
– Le tour du monde en quatre-vingts jours[90], – мурлычет Финли, щурясь в потолок. – А где же ваш Паспарту?
Лишь отвечает:
– Я один. Я путешествую один. – Он опускает взгляд и видит, что его бокал пуст. Похоже, он тоже пьян.
Что до Финли Дуайера, так тот едва стоит на ногах. Он хватается за книжную полку и, глядя Лишь прямо в глаза, говорит:
– Я читал вашу последнюю книгу.
– Как это мило.
Он наклоняет голову, глядя на Лишь поверх очков.
– Как удачно мы встретились, Артур. Я хочу кое-что вам сказать. Могу я кое-что вам сказать?
Лишь готовится принять удар, будто сейчас его захлестнет гигантская волна.
– Вы не спрашивали себя, почему вам никогда не присуждают награды?
– Время и случай?[91]
– Почему гей-пресса не освещает ваши романы?
– Не освещает?
– Не освещает, Артур, не притворяйтесь, что не заметили. Вы не принадлежите к традиции.
Лишь собирается ответить, что, по ощущениям, очень даже подлежит экстрадиции, представляя, как его, мелкого романиста почти пятидесяти лет, берут под стражу и выдают американским властям, – а потом до него доходит, что Финли сказал «традиция». Он не принадлежит к традиции.
– К какой традиции? – булькает он.
– К традиции гей-литературы. Той, которую преподают в университетах. – Финли явно теряет терпение. – Уайльд и Стайн… Ну, и… я сам.
– И как там, в традиции? – спрашивает Лишь, продолжая думать об экстрадиции. Затем, предвосхищая следующий удар, говорит: – Видно, я плохой писатель.
Финли отмахивается от этой мысли, а возможно, от крокетов с лососем, которые предлагает им официант.
– Нет, Артур. Вы превосходный писатель. Ваш «Калипсо» просто шедевр. Очень красивый роман. Я был в восторге.
Лишь в недоумении. Он перебирает свои слабости. Слишком велеречиво? Слишком пронзительно?
– Может, я слишком стар? – предполагает он наконец.
– Артур, нам всем за пятьдесят. Дело не в том, что вы…
– Постойте, я еще…
– …плохой писатель. – Финли делает эффектную паузу. – А в том, что вы плохой гей.
Лишь нечего на это ответить; атака пришлась на незащищенный фланг.
– Наш долг – показывать людям красоту нашего мира. Мира однополой любви. Но в ваших книгах герои страдают без воздаяния. Не будь я уверен в обратном, я бы подумал, что вы республиканец. «Калипсо» – красивый роман. Красивый и грустный. Но сколько же в нем ненависти к себе! Герой попадает на остров и много лет живет там с другим мужчиной. А потом берет и уплывает обратно к жене! Это никуда не годится. Подумайте о нас. Вы должны вдохновлять нас, Артур. От вас ждут большего. Вы уж простите, но кто-то должен был это сказать.
– Плохой гей? – повторяет Лишь, обретя наконец дар речи.
Облокотившись на книжную полку, Финли поглаживает фолиант.
– Не я один так считаю. Вы уже стали притчей во языцех.
– Но… Но… Но это же странствия Одиссея, – говорит Лишь. – В конце он возвращается к Пенелопе. Такой сюжет.
– Не забывайте, откуда вы, Артур.
– Камден, штат Делавэр.
Финли касается его руки, и Лишь вздрагивает, будто его ударило током.
– Вы пишете о том, что у вас на душе. Как и все мы.
– Мне что, устроили гей-бойкот?
– Увидев вас сегодня, я решил, что не буду молчать. Никто другой не удосужился вот так по-дружески… – Он улыбается и повторяет: – Вот так по-дружески с вами поговорить.
Лишь чувствует, как его губы складываются в слово, которое он не хочет, но по коварной шахматной логике беседы вынужден произнести:
– Спасибо.
Финли берет фолиант с полки, открывает на первой странице и ныряет в толпу. Возможно, книга посвящена ему. Фарфоровая люстра, расписанная синими херувимчиками, свисает с потолка, отбрасывая больше тени, чем света. Лишь стоит под ней, чувствуя, как уменьшается, точно Алиса в Стране чудес; скоро он сможет пройти в любую дверь, вот только в какой сад? В Сад плохих геев, о котором он даже не подозревал. Все это время он считал себя просто плохим писателем. Плохим любовником, плохим другом, плохим сыном. Оказывается, все куда хуже; у него плохо получается быть самим собой. Глядя, как в другом конце зала Финли Дуайер развлекает хозяйку, он думает: «Я хотя бы высокий».
После Мюлуза все складывалось далеко не идеально. Трудно заранее знать, какой из человека выйдет попутчик, и поначалу Фредди и Лишь расходились во всем. Хотя в нашей истории Лишь показал себя эдакой перелетной птицей, на самом деле вдали от дома он всегда был раком-отшельником в заемной раковине: любил хорошенько изучить какую-нибудь одну улицу, одно кафе, один ресторан, любил, когда официанты,
