В немилости у природы. Роман-хроника времен развитого социализма с кругосветным путешествием - Юрий Бенцианович Окунев
Много позже мама рассказала мне, что в том году еще зимой Сару Павловну уволили из больницы, где она работала кардиологом. Один из ее пациентов — генерал в отставке — написал письмо Сталину, в котором жаловался, что «евреи специально неправильно лечат его, чтобы лишить Великого Вождя самого преданного ему солдата». В доносе упоминались Сара Павловна и еще несколько врачей-евреев. Донос генерала переслали из Обкома партии Главврачу больницы, видимо, с соответствующими инструкциями, и он объявил Саре Павловне, что она уволена по сокращению штатов — компетентные органы превентивно зачищали организации от евреев, чтобы облегчить их депортацию в «отдаленные районы Сибири и Дальнего Востока», запланированную Великим Вождем. Потом, уже после смерти изверга и реабилитации «убийц в белых халатах», она устроилась на работу в другую больницу — врачей тогда остро не хватало.
От Сары Павловны и, конечно, от мамы я перенял любовь к чтению. Сара Павловна давала мне читать русскую и мировую классику из их домашней библиотеки. Мама сама собирала книги, а еще — приносила из заводской библиотеки толстые журналы, где иногда печатали зарубежных писателей. А от папы я унаследовал отвращение к сталинщине, насильно заставившей его поколение быть палачами и мучениками, и к революции, возродившей в нашем народе идолопоклонство. Отец мечтал пережить ее — я имею в виду Октябрьскую революцию, но у него не получилось… Он до конца своей нелегкой жизни работал техником на электростанции и скончался в 50 лет, в самый раз в дни празднования 50-летия своей ровесницы. Под звуки праздничного салюта отец лежал на грязноватой железной койке в обшарпанном коридоре больницы имени Куйбышева в самом центре города и умирал от сердечно-легочной недостаточности — видимо, сказывались последствия ранений и тяжелой окопной жизни. Никто не мог ему помочь… Я только что окончил институт, мне казалось, что я всё могу, и невозможность спасти отца или хотя бы облегчить его агонию потрясла меня. Мама пережила папу на пять лет — она скончалась, как объясняли врачи, от неоперабельного рака груди. Теперь они вместе на Охтинском кладбище…
Этот длинный экскурс в жизнь моей семьи, наверное, объясняет то настроение, с которым я шел на первую встречу с компанией Аделины. Вплоть до студенческих лет моим едва ли не единственным наставником помимо родителей был сосед Савелий Еремеевич. Потом появились институтские профессора — от некоторых из них я узнал о существовании более высокого уровня в интеллектуальной сфере. Затем, конечно, дом Арона и Наташи, и вот, наконец, я иду к Аделине в ожидании нового прорыва.
Дверь мне открыл… Валерий Гуревич. Я был слегка шокирован не только этим обстоятельством, но и его необычным нарядом, совершенно не подходившим к сложившемуся у меня образу этого человека — Валерий был в стильном однобортном костюме и белоснежной сорочке с пестрой бабочкой. Он явно был отряжен Аделиной опекать меня — помог мне найти место для пальто и любезно под локоток повел из прихожей в комнату: «Прелестно, Игорь, прелестно… Ты проходи, не тушуйся… Здесь нужно быть не объектом, а субъектом… Они здесь, на самом деле, имитируют обстановку Башни Вячеслава Иванова, в советском варианте, конечно, но с претензией на достоверность. Ты, как человек дела, без труда сумеешь вписаться…» Я был удивлен — вот, оказывается, какой он, наш неприметный математик. На пороге комнаты Валерий познакомил меня со своей женой Бэллой — интересной, крупной брюнеткой с явными лидерскими замашками. Как оказалось, она работала юристом в известной адвокатской конторе, о которой я был наслышан от Аделины. Я еще раз подивился многогранности нашего математика — ай да Гуревич, ай да сукин сын.
Тем временем появилась Аделина, подставила щеку для поцелуя и принялась представлять меня публике как своего друга, «известного ученого в области кибернетики». Я не знал, следует ли мне скрывать, что я бывал в этом доме уже не раз в совсем другой роли, но Аделина рассеяла мои сомнения, приказав во всеуслышание открыть бутылку коньяка, которая, мол, сам знаешь, где припрятана. Мне показалось, что она не намерена скрывать наши отношения… «Ну а все персональные знакомства у нас здесь, Игорь, в стихийном порядке», — закончила Аделина и упорхнула на кухню.
Я огляделся… В комнате в художественном беспорядке располагались гости; одни сидели на диване, другие стояли вокруг стола и у окна — все с рюмками или бокалами в руках. На столе были выставлены только напитки: водка и дешевые грузинские вина — белое «Цинандали» и красное «Мукузани». Я достал из буфета свою собственную бутылку трехзвездочного армянского коньяка и присоединил ее к настольной алкогольной коллекции. «Если хотите закусить, придется сходить на кухню», — пояснила Бэлла. Она подвела меня к невысокому, явно склонному к полноте мужчине лет пятидесяти, со странным зачесом сильно поредевших волос — они у него были собраны в довольно узкий пучок, идущий через всю голову от темени до затылка, и в два отдельных пышных пучка над висками и ушам. Всё это обрамляло довольно приятное лицо с вечно смеющимися глазами. «Вот, извольте любить и жаловать, Иосиф Михайлович, это Игорь — физик, работает вместе с Валерием», — представила меня Бэлла. Я понял, что это тот самый адвокат, который, по словам Аделины, устроил ее на работу в наш ПООП. Бэлла не оставила в этом сомнений: «Иосиф Михайлович — мой шеф, но, даже если бы он и не был им, я всё равно сказала бы то, что знают все, — он великий адвокат». Иосиф Михайлович отрицательно покачал головой и ответил:
— Бэллочка, избегайте применять всуе слова «великий», «гениальный» и подобные им, не забывайте, что сказано в одной старинной книге: «Не сотвори себе кумира».
— Вы считаете столь важной в наше время вторую из десяти библейских заповедей? — вступил я в разговор.
— Я считаю ее не просто важной, но важнейшей… В ней, если хотите, вся квинтэссенция монотеизма, его первозданная мощь. По сути, все беды человеческие от игнорирования этой мудрости древних. Кстати, приятно узнать, что представителям точных наук не чужда библейская премудрость.
— Эти науки потому и точные, что ищут ясных формулировок… «Не сотвори себе кумира» — почти математическая формула наподобие эйнштейновской Е = мс2… Любопытно, что я тоже с определенного времени считаю эту библейскую формулу неоправданно забытой — мы ведь с вами, Иосиф Михайлович, не сговаривались…
— Да, не сговаривались… Это дает нашему знакомству определенный позитивный поворот… Данная «математическая формула», как вы, Игорь Алексеевич, заметили, не просто «неоправданно забыта», а, напротив, оправданно, преднамеренно изъята из нашей жизни. Эта формула
