Новый Декамерон. 29 новелл времен пандемии - Коллектив авторов

Завтра в нежном свете летнего солнца я повернусь, почувствую тепло на лице, почувствую тепло на теле, почувствую сухой прохладный воздух из кондиционера. Свет, яркий, ясный, падающий на твою пустую подушку, высветит твои волосы, прорастающие из наволочки, как черные завивающиеся ростки. Ты рано полысеешь. Все из-за стресса, и поэтому ты знаешь, я все еще буду любить тебя, когда волос совсем не останется. Когда меня совсем не останется. Я улыбнусь – нет, засмеюсь – и лягу на оставленную тобой еще теплую вмятину, пытаясь понять, могу ли я, лежа там, где лежал ты, стать тобой. Нет, не вышло. Не повезло. Я никогда не любила простыни – твои простыни, – из-за того, что они так быстро остывают, когда ты уходишь.

Я опять буду одна, наедине со своими мыслями, наедине со своей тоской, со своими страхами и всем множеством печалей. Я буду думать: вот она, глубина примирения. Вернуться к существующему положению вещей? Ты уйдешь на работу до рассвета, оставив лишь след своего присутствия – исчезающий жар в постели рядом со мной, а меня опять оставив одну с мыслями о том, могла ли жизнь быть лучше, могли ли наши жизни быть лучше, например, если бы их официально сочетали и признали государство, Бог или боги. Да, ты и я соединились бы. Да, и я бы официально свершилась, как-то так. Но завтра, боюсь, как и сегодня, как и вчера, опять не повезет, и я буду думать о том, почему никогда не любила простыни – твои простыни, – они напоминают зелень твоего больничного облачения, напоминают мне, что для тебя жизнь – работа, для тебя жизнь – страдание и все множество печалей.

Я встану и почувствую солнечный свет на груди, почувствую солнечный свет на животе, почувствую солнечный свет на аккуратно выбритом треугольничке между ног. И со светом вернутся мысли об упущенных возможностях сегодняшней ночи. Мимолетное желание, затем вожделение. Твоя плоть, моя плоть, ты и я вместе, да, я – на мгновение – свершаюсь. Но все это станет вчера, завтра станет сегодня, и я пойду из постели в ванную, думая о том, что живу урывками – может, поэтому ты и не можешь на мне жениться. Может, мы слишком несовместимы.

Вся комната – мои урывки: картины на твоих стенах, современные репродукции старинных произведений, оригиналы друзей-художников, моя одежда. Скомканная, она валяется где попало – рубашка на старом коричневом кожаном кресле, джинсы в ногах кровати, трусики у мусорного ведра. Эти урывки тянутся до самой ванной, где висит тусклое зеркало в латунной раме: я его нашла, а ты возненавидел, я его полюбила, а у тебя оно рождает чувство, будто сейчас за семьдесят лет до настоящего и ты всего лишь нацарапанная картинка чернокожего стюарда у себя дома. Не повезло. Еще как повезло. Ты никогда не любил нашу историю – мою историю, – поскольку она превращает королей в слуг, а психов – в королей.

Я посмотрю на зеркало и подумаю, как устала слушать твои слова о том, что ты хочешь его заменить. Я посмотрю в зеркало, на себя, на тонкие морщинки век, на ниточки в уголках глаз, опущу взгляд мимо углубления пупка к месту, где нет волос, оно такое чувствительное, что краснеет там, где коснулись пальцы над треугольничком. Я положу туда ладонь, представлю толчок и подумаю: Тоби, я уже не стану моложе. Пробормочу: тут ничего не бывает навсегда.

Я посмотрю на зеркало и подумаю: скоро ты сможешь его заменить. Я посмотрю в зеркало, на свое белое лицо, теперь красное, исполосованное слезами, посмотрю на лопнувшие под кожей сосуды и подумаю: по крайней мере у меня есть цвет. А потом посмотрю на свое белое лицо, теперь красное, исполосованное слезами, ужасное, посмотрю на лопнувшие под кожей сосуды и подумаю: Тоби, я для тебя только белая?

В плохие дни – всегда. В хорошие – иногда. А еще бывают замечательные секунды.

Я скажу себе: ах ты, бедолага! И буду стоять там совсем голая, скрестив руки на груди, держа себя, смотря на то, как я смотрю на чудо. Тоби, я для тебя только белая? Ты скажешь: Эшли, давай, одевайся. Хватит уже. Хватит чего? – спрошу я. Этого, – скажу я, парализуя тебя, превращая твою жизнь в пытку. Если ты его любишь, не уходи, а если сейчас уйдешь, оставь его в покое. Есть и другие отношения. Я сяду на кровать, где ты лежал, и подумаю о том, что другого тебя никогда не будет. Я скажу: но я боюсь, – голосом, всего на пару децибел ниже от того, где меня уже совсем не слышно.

Я приму душ, вода с волос будет капать на пол, на постель, на ковры, на буфет – красного дерева, который мать твоего отца подарила твоей матери, и я надеялась, когда-нибудь твоя мать подарит мне. Не повезло. Жутко не повезло. Я положу свое тело на оставленную тобой еще теплую вмятину и попытаюсь понять, могу ли я, лежа там, где лежал ты, как-то представить себе, что буду с тобой. Не повезло. Жутко не повезло. Я пробормочу: я никогда не любила наши простыни – твои простыни. Я пробормочу: сбей цикл. Здесь слишком много истории.

Это будет завтра, а сегодня ночью, поверх сирен, вертолетов, разгоряченного пения, ты какое-то время дышишь ритмично, а я урывками. Ты на мне. Твое тело рядом со мной. Сладкий запах, запах любви, и все чувства – твоя кожа у меня под ногтями, твоя рука, обвивающая мою шею. Тоби. Хватит, – говорю я тебе, – хватит. Почему? – спрашиваешь ты меня. – Почему?

Потому что между нами какая-то тяжесть.

Тоби, ответь мне честно, – говорю я. Тоби, ты когда-нибудь думал жениться на мне? Ты молчишь в ответ. От тебя не исходит ни единого звука. Только твое горячее дыхание и тяжесть между нами. Тоби, – говорю я. Тоби, – спрашиваю я, – я для тебя только белая? Тишина. Шевеление. У тебя съежилось между ног.

Я думаю: плохие дни. Я думаю: хорошие дни. Я думаю: есть замечательные секунды. Я думаю: слезы. Я думаю: улыбки. Я думаю: любовь и жизнь, которую она должна принести. Но это все будущее. В прошлом все иначе – я думаю.

Тогда, – сказала я, – как хочешь. Давай спать. Ты умолк, я тоже умолкла и опять оказалась одна. Забросила руки за голову и упала в простыни, когда-то согретые твоим телом, мятые, когда-то скомканные тобой, они были