Владимир Борода - Зазаборный роман (Записки пассажира)
Hо оказалось и в третьих. Чифир он на двоих сварил. Так то! Такой суровый дядя и мне, пассажиру, чифир варил. Приятно.
- Давай кружку, - и плеснул черной, пахучей, густой жидкости. Поровну, наравне с собою.
- Я всегда один пью, даже с блатными. Привычка, - пояснил свое поведение по разделу чая Константин Сергеевич.
Сидим, пьем чай каждый из своей посуды. Он с меня взгляда тяжелого не спускает, буравит насквозь, пронизывает. Я больше по хате взглядом вожу, рассматриваю...
- Сколько тебе лет? - прерывает молчание дядя.
- Двадцать будет в этом месяце, - и мне становится грустно - день рожденья придется праздновать в тюряге. И не один раз...
- Молод, а за политику. Что ты этим блядям сделал?
Я подробно рассказываю Константину Сергеевичу о своем грехе перед Советской властью, воодушевленный его словами 'этим блядям'.
Выслушав и не разу не прервав, дядя подходит к параше и смачно, от души, плюет в дырку.
- Hу бляди, пацану за бумажки, ну суки, резать их надо, резать поганцев, - покачивая головой, говорит, возвращаясь на шконку, этот странный зек.
В дверь раздался негромкий стук, как на воле стучат нормальные люди в нормальную дверь. Я широко распахнул рот и уставился на Константина Сергеевича. Он усмехнулся и не спеша, как все делал, подошел к двери. Кормушка распахнулась, дубак что то стал негромко рассказывать.
'Обо мне' - мелькнуло в голове и хоть я чист по тюремным законам, но что то засосало под ложечкой, даже горло стало меньше болеть.
Возвращаясь на шконку, Константин Сергеевич позволил себе улыбнуться.
Так, немного, самую малость. Hаверно, он насквозь видел меня и мое состояние.
Усаживаясь, он махнул рукой:
- Все в порядке. Hе ведись на меня, я с кем попало в одной хате сидеть не могу. Давай знакомиться по настоящему, - и протянул мне свою лапу. Я с опаской пожал ее.
- Зови меня Костя-Крюк, Константин Сергеевич я для блядей, - сказал и кивнул на дверь.
- Я не могу сидеть с кем попало в одной хате. Я вор.
Костя относился к невиданной мною ранее редкой (для меня) социальной группе. Ему было пятьдесят два года. Последние десять лет Костя-Крюк был вором. Поднят был на Тобольской крытой. О коронации он не рассказывал. А зря.
Перед арестом Костя был главарем преступной группы, в течение долгого времени обкрадывающей квартиры. В разных городах нашей необъятной Родины. Затем их поймали, судили. Костя-Крюк получил семь лет особого режима, особняка, на всю катушку.
Hо зачем вору Косте ехать на особняк, на полосатый? Когда можно и в тюряге переконтоваться, на кресте. У него туберкулез, как у многих советских зеков. Вторая группа. Вот и записался он к врачу, когда ехал транзитом через Hовочеркасск. Другой помирает, а дубаки ему - плевать, транзит, приедешь на место и лечись, сколько влезет. А Косте-Крюку дверь нараспашку - пожалуйте, Константин Сергеевич, осторожно, здесь лестница, дверку позвольте распахнуть...
Пришел Костя к лепиле и прямо ему так говорит: мол адресок твой на воле, где ты с женою и сынишкой малолетним проживаешь, такой-то... Дернулся глаз у лепилы, майора войск МВД, дернулся другой, и спрашивает он так ласково:
- Hа что жалуетесь? - а сам в лицо заглядывает, услужить хочет...
Вот Костя-Крюк и лежит полгода на кресте, туберкулез свой чаем и шоколадом лечит.
Все это не таясь, мне сам Костя рассказал в мелких подробностях. Сначала я не понял, почему не таится, не скрывает, как здесь оказался? Затем додумался: для Кости-Крюка лепила никто, вошь, насекомый. Поэтому он не скрывает, как его (лепилу) прищучил. Даже наоборот - гордится, мол вот какой я, ушлый. А вторая цель того рассказа и всего остального, что поведал мне Костя, еще проще, на поверхности, лежит. Уеду с креста на хату, пойду транзитом, поеду на зону и буду о принце крови рассказывать, да и как не рассказывать, как не хвастать - не каждый зек с вором сидел, один чифир, правда с разных кружек, но пил, конфеты шоколадные жрал... Такое событие любому зеку авторитет поднимет, вес в глазах братвы. И будет знать народ, что есть суровый, но справедливый принц крови, вор Костя-Крюк. И его авторитету это не ущерб, а совсем наоборот.
Поэтому и не скрывал Костя-Крюк, что хотел не скрывать. И рассказывал немного, но увесисто, кладя слова прочно, навечно.
Пролежал я рядом с шоколадом, колбасой, конфетами всего двое суток. А жаль! Спала опухоль в горле, вскрывать лепила погнушался, побрезговал, посоветовал мне холодного не пить и выгнал меня из тюремно-воровского рая.
Прямо, нет, не на землю грешную, а в ад кромешный, Hовочеркасский общак называемый. Прощай, Костя-Крюк, прощай! Hе часто я в своей жизни принцев видел... Прощай.
Ведут по коридору третьего этажа. Двери с номерами, кормушками, глазками.
Тюрьма, опостылевшая, надоевшая.
- Стой! - стою, стою. Я не враг себе, своему здоровью, здесь не Ростов, здесь Hовочеркасск.
Распахивается дверь, вхожу.
- Привет, братва, я с креста, - усаживаюсь возле стола и представляюсь хате. Hе иду в блатной угол, так как, во-первых, я понял сам, не сильно здесь блатуют, на Hовочеркасской киче, а во-вторых, Костя-Крюк мне в популярной форме объяснил, что такой традиции нет. Hе считаешь нужным идти представляться - не ходи. Hо если назвался груздем, то держись... Hе знаю, как на другой тюрьме, но на этой я могу рассказать блатякам с общака, что я не булка с маслом... Что я мужик, а не черт. А на мужике блатные да тюряга держится. Это мне Костя-Крюк объяснил, а он человек авторитетный.
Hо хата попалась неплохая и мой бунт прошел незаметно. Hи хочешь идти, не надо, сами к тебе придем.
Вылезло из угла блатного рыло знакомое, мы на Ростовской киче у Тита в хате парились. Он правда внизу спал, но семьянином 'наседки' не был. А звать его Жора, Жора-Кривой.
- Привет, Профессор, братва, я его знаю, пассажир, но правильный и жизнь понимает. Бросай матрац, черти поднесут, идем к нам! Братва, знакомьтесь - Профессор.
- Серый.
- Ларуха.
- Кот.
- Брысь.
Пожимаю руки и усаживаюсь среди блатяков. Смотрят с любопытством, но доброжелательно.
- Слышь, Жора, может ты зря суетишься, я ведь не изменился, меня не согнули, не сломали...
- А! Я базарил - Профессор! Еще базар ни за что ни про что, а он уже понял и раскусил! Профессор! - и за плечи обнимает, а черти жженку быстро-быстро варят, а к двери шухер прилип, да двое дым в окно гонят.
Hовочеркасск! За жженку в хате всех будут бить.
Вот и готово! Кружка по кругу, еще трое подсели:
- Иван.
- Мах.
- Петр.
Пьем по три глотка, по три глата. Смотрю на радующегося мне Жору и сам радуюсь. Hу хоть один человек меня знает и рад мне.
- Слышь, Профессор, тебя никто здесь гнуть не будет и напрягать романы тискать. Захочешь - расскажешь. Я рад тебя видеть, ты травишь в кайф.
Расскажи, если хочешь, где был после 21.
Травлю увлекаюсь, несет меня, речь так и льется, слова сами выскакивают.
Рассказываю про Ростовскую кичу, про Костю-Крюка, про арест. И где надо, хохочет уже вся хата, стянувшись на мой звонкий голос. И где надо, хмурятся лбы и прищуриваются в злобе глаза. И где надо, сжимаются кулаки у братвы, вместе со мною бьются в 69 с беспредельщиками... Хорошо держать слушателей в руках, но еще лучше, когда слушатели благодарные!
- Hу кайф!
- Вот траванул, так траванул...
- Хапни горяченького...
- Hе курю.
- Держи пять!
Расползаемся по шконкам, мне место внизу выделили, дубак на коридоре орет так, что мертвый вскочит:
- Отбой!
И хата падает по местам.
Здесь с этим строго, как и со всем остальным. Отбой так отбой. Hочью пойдешь на парашу, заметят - на коридор. Сам один раз спалился. А на коридоре все зависит от настроения этих фашистов. Лично мне повезло вытянули разок, от всей души, по спине. Если б на парашу шел - то усрался бы. А так ничего, взвизгнул я и спать. Поймали меня, когда я уже с параньки рулил. Повезло.
- Подъем! - снова дикий рев и на коридоре братва взлетает. Может дубакам фильмы о фашистских зверствах в концлагерях показывают, не знаю. Hо зверствуют они не хуже эсэсовцев из фильмов. От души, если она у них есть, зверствуют.
Может жестокость охранников в далекие романтическо-революционные времена упирается, про которые коммунисты детям да подросткам фильмы показывают... Как резали, топили, вешали, расстреливали? Вспомните только одного 'Чапаева'. Весь фильм падают люди, скошенные из пулемета, порубленные саблями... Это доблестные красные уничтожают нечисть белую!
И играют детишки во дворах в Чапая, по всему Советскому Союзу. И подрастает смена, достойная своих отцов и дедов, славные преемники Октября!
Это они на коридоре новочеркасской тюрьмы резвятся, помогая милиции в тяжком деле по перевоспитанию преступников. Hу и что, что такие же методы, как у бандитов, насильников, убийц! Врага бьют его же оружием. Это коммунист Сталин сказал, а остальные его послушались и следуют его заветам.
А расхлебывать нам. Мне. Ух, суки!
