Ирина Грекова - Свежо предание
- Испытаем?
- Ладно. Только я уже ни во что не верю. Туши свет. Костя погасил свет, Юра зажег карманный фонарь и скользнул лучом по столу, по стене. Луч был яркий, серебряный.
- Включай Пантелеевну.
Костя щелкнул тумблером на выпуклой спинке. В Пантелеевне что-то загудело.
- Есть. Даю сигнал.
Луч света, прямой, как лезвие, упал на тупое рыльце с одним глазом. Пантелеевна колебнулась, словно раздумывая, и медленно, нерешительно двинулась к свету...
- Так. Дай запрет.
Юра свистнул в милицейский свисток. Пантелеевна остановилась. Слушается!
- Отсчитываю время. Так. Пятнадцать, двадцать... тридцать секунд. Запрет снят.
Пантелеевна, скрипя всеми частями, поплелась к свету.
- Отлично! Запрет!
Опять свисток. Пантелеевна ползет дальше.
- Черт тебя возьми! Запрет же, запрет!!
Два свиста подряд. Пантелеевна испугалась, качнулась и рухнула набок, скребя воздух колесиками. Поставили - опять завалилась.
- фу-ты дьявол, центровка! А все ты.
- Надо сместить центр тяжести книзу.
- Надо, надо! А о чем раньше думали? Давай свет. Костя включил свет. Пахло паленой резиной. Колесики вертелись все медленнее и остановились.
- Сдохла, - мрачно сказал Юра.
- Но ведь ходила же она, ходила!
- Ну, знаешь что, на сегодня хватит. Я больше не хочу эмоций. Техника на грани фантастики - стыдно глядеть!
* * *
- Юра. Я всю ночь не спал, думал о Пантелеевне.
- Нечего тебе было больше делать?
- Нет. Ты послушай, что я надумал. Давай попробуем выработать у нее условный рефлекс.
- Темновато.
- Сейчас она знает один рефлекс - безусловный. Свет - идет. Звук останавливается. А что, если давать ей свет (безусловный раздражитель) и подкреплять звуком? И тогда на звук у нее выработается условный рефлекс.
- То есть?
- Она будет идти по одному звуку, хотя света и нет.
- Гм... забавная идейка.
- А я думал, ты будешь ругаться, как всегда.
- А я и буду. Только потом.
Снова Пантелеевна - в который раз! - легла на стол для кардинальной переделки. Они сидели над ней каждый вечер допоздна и, разумеется, ссорились. Володя вернулся из своей любви, как из командировки, и, не говоря лишних слов, к ним присоединился. Склонив низко над столом вихрастую голову с потухшими ушами, он молча мотал сопротивления.
А в один прекрасный день явился Николай Прокофьевич.
- Вы здесь, говорят, любопытную штуку затеяли.
- Вилами по воде писано, - буркнул Юра.
- А что? Отличный способ писать! Куда лучше, чем что попало выбивать на камне.
Костя кратко изложил ему идею. Он сразу понял, но объявил ее тривиальной.
- Где полет? Где фантазия? Нет, надо замахиваться набольшее. Надо научить ее понимать слова. Выработать условный рефлекс на слово, а не на простой свисток.
- Это будет матерное слово. - мрачно сказал Юра.
- Ну, скажи на милость, зачем нам эти непрошеные помощники? - спросил он, когда Николай Прокофьевич ушел. - Ну, чего ты его прикармливаешь? Придет, поболтает, время отнимет, а толку - нуль.
- Нет, он хороший старик. Образованный.
- Что нам, образования не хватает, что ли? Рук нам не хватает. Головы у нас и у самих есть.
- Неважного качества.
Юра помолчал и вдруг сказал:
- А знаешь, мне иногда хочется все это послать к черту. Блошиный цирк.
- Ну, что ты? Что за настроения?
Юра повернул к нему измученное лицо. Эх, поседел-то как! Да ведь и я тоже... Рано мы седеем, ровесники Октября...
- Именно к черту. Уехать куда-нибудь подальше, в колхоз, совхоз... Бухгалтером.
- Никто тебя не возьмет бухгалтером, с твоей ученой степенью.
- Скрою.
- Ничего ты не скроешь. В трудовой книжке все написано.
- И то правда. А то уехал бы! Все осточертело! Каждая мелочь проблема. Фотоэлементов нет. Или есть где-то, но не предусмотренные планом, а значит, недоступные. Фанеры какой-нибудь паскудной, листа дюраля, проволоки - и то нет. Должны были запланировать в прошлом году! Денег не жалеют, кругом - стотысячные приборы, штаты раздуты, бездельников - полные штаны. А копейки на необходимое оборудование нет. На свои купил бы - негде!
- Это неизбежные ограничения. Необходимый контроль.
- Дышать нечем. Кругом - один контроль. Все по рукам и ногам связаны. Никто не работает, все только контролируют. Гипертрофия контроля. Это как раковая опухоль, пожирающая полезные, рабочие клетки!
- Что ж ты, рабочая клетка, предлагаешь отказаться от контроля?
- В значительной мере - да. Пора, наконец, понять, что честных людей большинство. Лучше пусть один вор украдет, чем у миллионов честных руки будут связаны! А какие потери от вечного контроля! Инициативы нет. Ответственность - бумажная. Все упоенно перебрасываются бумагами. Как-то я подсчитал количество бумаг, облепивших самую пустяковую из наших работ, и в ужас пришел! Ведь на их производство затрачено больше времени, чем на саму работу!
- Это ты прав. Но нельзя же опускать руки, бросить работу.
- Сил не хватает. На что я, например, сегодня угробил рабочий день? Боролся с социалистической законностью.
- То есть как? Побил милиционера? Что-то новое.
- Нет, до этого еще не дошло. Но дойдет. Сегодня мы с директором битых три часа соображали, по какой статье провести расходы. Необходимые, но не запланированные. Два преступника. Целый день хитрили, чтобы обойти закон. Оба честные люди. И обоим ясно, что если не нарушать закон - никакая работа идти не может. Органически!
- Постой, постой. Конечно, есть недостатки, так называемые перегибы. Но ты уж очень оптом осуждаешь. Как теперь говорят, "огульно охаиваешь". Можно подумать, что ты... не советский человек. Прошу извинения за кучу штампов.
- Советский я, черт возьми, со всеми потрохами советский, каким же мне еще быть? Тут родился, тут умру, тут и плеваться буду.
- Плюйся. Тебе же хуже.
...Некоторое время они молча работали. Костя давно заметил: чем больше ссорились, тем успешнее шла работа. В этот день Пантелеевна впервые продемонстрировала условный рефлекс...
Костя, чуть ли не со слезами на глазах, смотрел на ее крутую спину. Любимое животное! Жаль, нельзя ее угостить чем-нибудь вкусным.
- Юра! Вышло-таки, вышло!
- Да.
- Разве ты не рад?
- Ну, рад.
- Мы еще поработаем немного, усовершенствуем механизм забывания и тогда продемонстрируем. На Ученом совете. Вообрази эффект!
Юра молчал.
- Нет, ты только подумай, какие тут перспективы открываются! Статью напишем - гром среди ясного неба!
Юра молчал.
- Юра, почему ты так грубо молчишь?
- Я старался выбирать выражения, но, как видно, не преуспел.
* * *
- Научная статья должна быть сухой, как порох.
Костя обрадовался. Это говорил прежний Юра - заносчивый, отделанный, немного фразер.
Опять вечер. Опять они сидели в лаборатории, на этот раз писали статью. Пантелеевна отдыхала на полке.
- Как я бываю рад, когда вижу тебя таким, - сказал Костя. - Есть еще порох в пороховницах!
Нет, ошибся: Юрино лицо замкнулось, словно щелкнуло.
- Юра, скажи на милость, что с тобой?
- Со мной? Решительно ничего.
- Не ври. Я тебя знаю много лет. Я научился за эти годы тебя понимать. С тобой что-то неладно.
- Ты разучился за эти годы меня понимать.
"Вот тебе и дружба, - подумал Костя. - Может, я зря ему все спускаю? Обнаглел".
- На чем же мы остановились?
- Преобразование Фурье входного сигнала...
- Ага: преобразование Фурье входного сигнала...
- Кстати, сегодня мне надо уйти пораньше, - сказал Юра, глядя на часы.
- А в чем дело?
- Есть надобность.
- Содержательное сообщение! На свидание ты, что ли, идешь?
- Ну, на свидание.
"Этого нужно было ожидать, - думал Костя по дороге домой, - да, этого нужно было ожидать, и все-таки это грустно. Законно, но грустно".
"Домой, домой, - думал еще Костя, - много лет у меня не было такого слова: домой. Надюша, дом".
Он ехал в морозном, гремящем трамвае с плюшевыми окнами. Трамвай мотался из стороны в сторону, как припадочный.
Который день, который месяц он возвращается домой не раньше одиннадцати? Бред какой-то. Время летит. Только что было лето - и уже зима. Даже газету - стыдно сказать! - прочесть некогда.
Он вынул из кармана мелко сложенную газету, потертую на сгибах. Вчерашняя? Нет, позавчерашняя. Почитать, что ли? Что там происходит в мире?
Крупный заголовок бросился ему в глаза:
"ДО КОНЦА РАЗОБЛАЧИТЬ
АНТИНАРОДНУЮ ГРУППУ
ТЕАТРАЛЬНЫХ КРИТИКОВ!"
Что еще за критики такие? Где-то люди ходят в театр, пишут критические статьи... В другом мире. Дальше, чем на Луне. "Космополитизм, - прочел он, это чуждость жизни и интересам своего народа. Холуйское преклонение перед буржуазной культурой Запада и столь же холопское непонимание русской национальной культуры".
Театральные критики... Есть же такая прослойка общества. Ни одного, кажется, не встречал. Да и где? В театре и то не был года два. Надо будет сводить Надюшу. Не пойдет, пожалуй. Очень уж заметно, что в ней - маленький. Мальчик, я почему-то в это верю...
