Петр Боборыкин - Китай-город
— Для себя не жила! И все это мелко.
— Не стану спорить… А люди? Их надо найти!
— Меня не забудут и старые друзья… — вырвалось у нее…
"Поиграю немножко", — мелькнуло опять в голове Палтусова.
— Друзья-то не забудут. Впрочем, нетрудно и новых завести. Много по Европе бродит охочего народа.
— Что это вы, Андрей Дмитриевич, — недовольно заметила она. — Я с дрянью никогда не зналась. Вы бы лучше пообещали мне навестить меня.
— А вы когда сбираетесь?
— Скоро.
— В начале нашего сезона? Так-то вы заботитесь об интересах ваших друзей!
— Кого же?
— Да вот хоть бы меня.
— Вам от моего отъезда, я вижу, ни тепло ни холодно.
— Ошибаетесь! — горячо возразил он и только на этот раз искренне.
— Вряд ли.
— Ошибаетесь, говорю вам. Ваш дом был для меня самый, как бы это сказать… позволите… без сентиментальности?
— Говорите, пожалуйста.
— Самый выгодный.
— Вот как?
— Вы не обижайтесь… Самый выгодный. Здесь я встречал разный люд, нужный для меня. Ваш супруг без вас совсем будет не то, что он был при вас. Вы умели сделать приятными и вечер, и обед, — тут он уж начал привирать, — ваш дом избавлял от необходимости делать визиты, рыскать по городу, разузнавать.
— Вы говорите, точно тайный агент.
— Ха, ха, ха! Да, я отчасти такой именно агент. А недавно сделался и настоящим деловым агентом.
— Где, у кого?
— Оставим это в тайне. Вы видите, ваш отъезд мне невыгоден.
— А я сама?
Вопрос выговорен был гораздо искреннее, чем Палтусов ожидал. Он застал его врасплох.
— Вы?
— Да, я?
Ее карие глаза, прищурясь, глядели на него.
— И вы также.
— Выгодна?
— Очень.
Она отодвинулась.
— Андрей Дмитриевич… Зачем у вас этот тон?.. Я заслуживаю другого.
— Я только откровенен. И что же тут обидного для молодой женщины?
— Выгодно!
— Полноте, Марья Орестовна… Вы не сентиментальный человек.
— Вы не знаете, — живо перебила она, — какой я человек. До сих пор я не жила… Я уже говорила вам.
Он сумел остановить разговор на этом спуске. Дальше он не хотел раздражать ее — не стоило. Без всякой задней мысли спросил он ее:
— Кто же будет представлять здесь ваши интересы?
— Денежные?
— Да.
— Надо сначала обеспечить их, Андрей Дмитриевич.
— Это сделается. Только не натягивайте супружеской струны. Вы играли на Евлампии Григорьевиче, как на послушном инструменте, но вы мало наблюдали за ним.
— Мало!
— Недостаточно. С такими натурами нужна особая сноровка… В нем вообще что-то происходит с некоторого времени.
Она презрительно повела губами.
— Уверяю вас, я говорю совершенно серьезно.
— Пускай его проживает здесь, как знает… Вы спрашиваете, кто будет здесь представитель моих интересов? Вот случай чаще видеть вас.
— Меня? Выбираете меня своим chargé d'affaires?[43] Для того, чтобы супруг имел подозрения?..
— Мне все равно и теперь, а тогда и подавно.
Она встала и прошлась по комнате.
Раздался звон швейцара. Один удар — приезд самого Евлампия Григорьевича.
— Супруг и повелитель? — спросил Палтусов.
— Как это хорошо, что вы сегодня у нас обедаете, — с ударением выговорила Нетова.
XXVIII
Внизу, в сенях, Евлампий Григорьевич закричал на швейцара, зачем он не выбежал вынимать его из кареты.
Этот окрик изумил гусарского вахмистра. Никогда барин не делал ему и простых замечаний, а тут разгневался попусту.
— Осмелюсь доложить, — оправдывался он, — кареты я не расслыхал-с. Стены толстые, притом же окна замазаны.
— Нечего! — сердито обрезал его Нетов.
Сени и лестницу он оглядел с нахмуренными бровями, чего опять с ним никогда не было.
— Кто? — спросил он швейцара. — Кто гость?
— Господин Палтусов сидят у Марьи Орестовны.
Нетов начал подниматься медленно, нетвердой походкой. Его испугало и раздосадовало то, что час перед тем с ним вдруг ни с того ни с сего сделался обморок. Теперь он знает с чего — разговор с Марьей Орестовной. Но для его «звания» совсем неуместно падать в обморок. И ничего он там не слыхал в заседании комитета, где он почетный председатель, все путал, забывал, как зовут членов. Два раза он так подписал свое имя под исходящими бумагами, что делопроизводитель должен был показать ему. На одной стояло вместо "коммерции советник" — "коммерции сотник", а на другой имя Евлампий написано было без средних букв. Ему стало обидно… Неужели же он так уж и не может стряхнуть с себя гнета своей супруги?.. Ну, скучно ей, проедется… Как же ей не любить его?.. Только не желает показать этого… Нельзя не любить…
Прежде Евлампий Григорьевич не замечал тяжести в ногах, когда поднимался по лестнице. А тут на верхней площадке должен был отдышаться, и его опять шатнуло в сторону.
Подбежал тот же лакей, что подал ему стакан воды. Нетов поглядел на него, и ему показалось, что глаза лакея смеются над ним! А кто он? Хозяин! Барин! Почетное лицо!.. И не то что Краснопёрый или Лещов, а «хам» смеет над ним подсмеиваться!..
— Что ты ухмыляешься? — глухо спросил он ливрейного официанта.
Официант даже не понял сразу вопроса.
Нетов повторил.
— Никак нет-с, — ответил официант.
— То-то! Не сметь! — крикнул он и пошел в кабинет.
Раздражало его и то, что Викентий не встретил его на лестнице. Пришлось звонить. А Викентий ожидал его двадцатью минутами позднее. И когда он заметил камердинеру с горечью:
— Кажется, не много у вас дела, — то ему опять показалось, что Викентий ухмыльнулся.
Щеки Евлампия Григорьевича зарделись. Он сдержал себя и только крикнул:
— Сюртук подай! — голосом, который ему самому показался страшным.
И борода не повиновалась щетке. Он ее приглаживал перед зеркалом и так и эдак, но она все торчала — не выходило никакого вида. Сюртук сидит скверно… После обеда надо опять надевать фрак — ехать в другое заседание. Тяжко, зато почет. Он должен теперь сам об себе думать… Жена уедет за границу… на всю зиму… Успеет ли он урваться хоть на две недели? Да Марья Орестовна и не желает…
В зале, разноцветной мраморной палате с нишами, в два света, с арками и украшениями в венецианском стиле, Евлампий Григорьевич вдруг остановился. Он совсем ведь забыл, что ему сказала Марья Орестовна насчет ее денежных средств. Как же это могло случиться? Вылетело из головы! Надо же сделать смету… Какой капитал и в каких бумагах?
Нетов круто повернулся и пошел назад в кабинет. Без счетов и записной книжки он ничего сообразить не может. К обеду еще успеет… Да и об чем ему говорить с этим Палтусовым?.. Зачастил что-то. Не с ним ли желает Марья Орестовна за границу отправиться?
Вопрос остался без ответа. Мысль Евлампия Григорьевича перескочила опять к счетам и записной книжке. Торопливо присел он к письменному столу; с большим трудом окинул он размеры своих ценностей… что-то такое забыл и долго не мог вспомнить, что именно.
XXIX
Обед подали в половине шестого. Столовая расписана фресками, вделанными в деревянную светло-дубовую резьбу. Есть тут целые виды Москвы и Троицы, занимающие полстены, и поуже — бытовые картины из древней городской жизни. Вот московский боярин угощает заезжего иностранца. Гость посоловел от медов и мальвазии. Сдобная рослая жена выходит из терема, с опущенными ресницами, вся разукрашена в оксамит и жемчуга, и несет на блюде прощальный кубок-посошок. Хозяин с красной раздутой рожей хохочет над «немцем» и упрашивает его «откушать». Резной дубовый потолок спускается низкими карнизами над этой характерной комнатой. Он изукрашен изразцами так же, как и стены. Затейливая изразцовая печь занимает одну из узких поперечных стен. Она вся расписана и смотрит издали громадным глиняным сосудом. Стол с четырьмя приборами пропадает в этой хоромине. Он освещен большой жирандолью в двенадцать свечей. На стене зажжены две лампы-люстры под стиль жирандоли и отделке стен. Открытый поставец с мраморной доской заставлен закуской. Графинчики, бутылки и кувшины водок и бальзамов пестреют позади фарфоровых цветных тарелок. Посредине приподнимается граненая ваза с свежей икрой. Точно будут закусывать человек двадцать. У противоположной стены, между двумя фресками, массивный буфет — делан на заказ в Нюренберге, весь покрыт скульптурной и резной работой. Он имеет вид церковного органа. Вместо металлических труб блестит серебряная и позолоченная посуда. Майолик по стенам не видно: ни блюд, ни кружек. Архитектор не допускал этого.
Палтусов ввел Марью Орестовну из коридора-галереи через вторую гостиную. Больше гостей не было. Они подошли к закуске. В отдалении стояли два лакея во фраках, а у столика с тарелками-дворецкий.
