Счастья хватит на всех - Юлия Александровна Волкодав
— Не люблю общаться. А вообще, ты права, одной мало. Пошли ещё за бутылкой.
И они гуляли по ночному Баку, и вторую бутылку распили на набережной, вдыхая запах Каспия с лёгкой примесью нефти, смотрели, как встаёт солнце над Нагорным парком и говорили, говорили, говорили. Впервые в жизни Нюрка говорила о нём вслух и чувствовала себя как немой, вдруг обретший речь после многих лет молчания. Сашка знала о нём так много — ещё бы, жить в Москве, совсем рядом, ходить на все концерты, тусоваться на сайте. Нюрка изо всех сил старалась не уступать, что бы Сашка ни рассказывала, кивала, соглашалась, но удивления не выказывала, вопросов о нём не задавала. И всё равно разговор лился и лился.
Разошлись под утро, когда Нюрка спохватилась, что ей надо на работу. О том, что даже не позвонила матери, вспомнила уже в автобусе. С Сашкой договорились переписываться и не терять друг друга, расставались невозможно близкими людьми, обнимались на прощание. И уже уходя она всё-таки решилась задать вопрос, втайне понадеявшись, что обе достаточно пьяны и измучены бессонной ночью, что Сашка потом просто не вспомнит всех деталей их невозможно длинного разговора. Спросила как бы невзначай, небрежным тоном:
— Так а почему он концерты-то отменял? Чем заболел? Простудился?
Сашка пыталась прикурить на ветру, складывала руки лодочкой, создавая заслон для маленького огонька. Наконец ей это удалось, она глубоко затянулась, подняла голову и, глядя Нюрке в глаза, ответила без всякой интонации:
— Да диабет же у него нашли. Сахар был чуть ли не двадцать, когда спохватились.
— А… Ну да… Я читала что-то такое…
И они ещё раз обнимались, и Нюрка торопилась на автобус, на самом деле торопилась, почти бежала до остановки. А по дороге думала про варенье, про все десять сортов, а особенно ореховое, которое в её рассказах уплетал Всеволод Алексеевич на не существовавшем интервью.
* * *
Автобус был набит под завязку, сесть не удалось. Нюрка уцепилась за поручень почти у самого входа, дальше не протиснуться. Так и висела, изнемогая от духоты. Ноги в соседкиных туфлях, почему-то вдруг ставших тесными, отчаянно болели. Блузка казалась несвежей, и вообще нестерпимо хотелось в душ. Но домой она заехать не успевала, смена начиналась через двадцать минут. А ещё надо маме позвонить.
Нюрка пыталась мысленно настроиться на предстоящий рабочий день и не могла. Ну вот как сейчас напяливать на себя форму горничной и идти драить полы, если ещё полчаса назад она была беззаботной журналисткой, которая пила мартини и обсуждала прошедший концерт? Сегодня он улетит в Москву. И Сашка тоже улетит. Для Сашки ничего не закончилось, в Москве будут новые встречи. Она в курсе всех его дел, даже его болячек. У неё есть форум, в конце концов. А что есть у Нурай? Пылесос и швабра? Да, ещё удостоверение и фотоаппарат, за которыми сегодня придёт рыжая. Она снова останется одна в этом городе, в этой стране, которую, из-за месторождений нефти, все называют богатой и перспективной. А Нурай кажется, что она живёт на краю света.
Проскользнуть в подсобку незамеченной не удалось. Захра, раскладывавшая какие-то бумаги на стойке ресепшена, даже прекратила своё занятие. Её чёрные брови взметнулись чуть ли не до самой причёски.
— Подойди-ка сюда, Нурай, — тоном, не предвещавшим ничего хорошего, проговорила она.
Пришлось подчиниться. Нюрка машинально посмотрела на многочисленные часы, висевшие над регистрационной стойкой. Одни показывали время в Москве, другие — в Нью-Йорке, третьи — в Пекине. Но те, которые отражали бакинское время, явно свидетельствовали, что до начала рабочего дня целых десять минут. Она всё-таки успела. В чём же дело?
— Нурай, нам надо серьёзно поговорить. — Захра решительно взяла её под локоть и отвела в сторонку. — Это что за внешний вид? У тебя юбка коленей не прикрывает! А туфли почему такие вызывающие?
— Вам-то какая разница, в чём я хожу вне работы?
У Захры стало такое лицо, будто её ударили. Ну конечно, по местному этикету Нюрке следовало опустить глазки и еле слышным голоском признать свою вину, пообещав исправиться. С ней же старший говорит, и по возрасту, и по статусу. И Эльмира, и Гюнель сделали бы именно так. Да и Нюрка в другое время бы промолчала. Извиняться вряд ли стала, но промолчала бы. Однако сейчас ей отчаянно хотелось послать всех к чёрту, и Захру с её нравоучениями в первую очередь. Господи, как же ей надоели и вылизанный до блеска, тихо-благочинный холл их отеля с огромным ковром посередине, и дежурная улыбка дяди Азада, и вообще весь этот притворно улыбающийся, с утра до вечера пьющий чай, помешанный на своих традициях, ковровых узорах и протяжных мугамах восточный мир. Ни она не была его частью, ни Всеволод Алексеевич, уже наверняка добравшийся до своей любимой Москвы и несущийся сейчас где-нибудь по Ленинскому проспекту домой или на очередную съёмку, давно забывший и о вчерашнем вечере, и о городе на берегу Каспия. Для него жизнь продолжалась, для Нюрки закончилась.
— Как ты разговариваешь, Нурай? — Захра ещё пыталась сохранять спокойный тон. — Я ведь добра тебе хочу. Такая красивая девушка, и такая дерзкая. Вот поэтому тебя никто замуж не берёт.
«Да не хочу я замуж! Не хочу, вы понимаете? Не все такие, как вы! Помешанные на мужьях, детях, тряпках и кастрюлях!» — кричала Нюрка про себя. Она стояла и смотрела в одну точку — на часы, под которыми значилось такое притягательное и далёкое слово «Москва». Всего шестьдесят минут разницы во времени — и целые века разницы в мироощущении.
— Ладно, рабочий день уже начался, — Захра тоже посмотрела на часы, — иди переодевайся. И в бухгалтерию загляни, распишись за зарплату. Да, и начни уборку с двести седьмого номера. Там постояльцы с детьми были — весь пол в детском питании, и матрас, кажется, обмочили.
Не кажется, правда обмочили. И теперь его, тяжеленный, следовало волочь вниз, в химчистку. А снизу, со склада, нести новый. И палас отдраивать не меньше часа.
Нюрка вошла в разгромленный номер, закрыла за собой дверь, достала телефон. Первый, с замиранием сердца, звонок маме. Нюрке пару раз случалось оставлять её одну на всю ночь, когда она работала в другой гостинице, там были и ночные смены. Но тогда она, по крайней мере, мать предупреждала. И оставляла ей еду. Хоть бы мама взяла трубку.
Ей повезло, трубку мама взяла.
— Нюра? Ты скоро домой?
— Я вообще-то на работе, мам, до вечера.
И ни слова
