Через триста лет после радуги - Олег Михайлович Куваев
— Были в колонии, которые пробовали покоситься, — усмехнулся Федор.
Идти к прокурору, конечно, Федор не мог. Не позволяла застарелая лагерная гордость. Но когда прошел слух, что невдалеке от них организуется рыбачья бригада, Федор после долгого раздумья сказал:
— Надо попробовать.
— Я согласен, — сказал тогда Глухой.
17
Вслед за ледяными дождичками в июле пошел снег. Снег сыпал с темного неба громадными мокрыми хлопьями безостановочно день и ночь. Среди всеобщей белизны чернильной лентой выделялся Китам.
Все в это время сидели в избушке. Дед, который начал прихварывать, засел в своем домике и даже не выходил по вечерам.
— Для тех, кто первый раз в тундре, самое время гибнуть, — сказал Братка. — Уйдут от дома в одних курточках на «молниях», а тут снег. Бывает, по метру в это время наваливает.
Все молчали, отдавая дань Браткину опыту, и только Славка Бенд в тишине нервно барабанил пальцами по подоконнику.
— Сидим, — сказал он. — Время идет. Рыба идет. Ловить надо. Сдавать.
— Мы все, Славка, сюда не за цветочками приехали, — сказал Муханов. — Чего попусту слова тратишь?
— В такое время, — убежденно продолжал Братка, — лучше всего выпить спирту, хорошо поесть и лечь спать. И наутро будет хорошая погода. Это я вам точнее радио говорю.
Все оживились, ибо идея понравилась. Братку и решили послать в поселок, как человека, знакомого с обстановкой, что при «сухом законе» небесполезно. Решили, что он получит из причитающихся денег рублей сто, купит спирту, папирос, разные там консервы побаловаться.
— Доверенность надо написать, — сказал Санька. — Не дадут одному без доверенности.
— Это в Москве у вас на каждом шагу доверенности, а меня здесь любой знает, — ответил обиженно Братка.
— Я с тобой, — вдруг сказал Федор. — Интересно мне кое-что.
— Не доверя-яешь все-таки, Оспатый? — усмехнулся Славка.
…Они вернулись через три часа. Федор кинул пустой рюкзак на пол и сел на койку. Братка в сенях отряхивал снег.
— Не выгорело? — упавшим голосом спросил Муханов.
— Хуже, — ответил Федор. — Денег нет.
— То есть как нет? — недоверчиво спросил Муханов.
— А так, все наши тонны деду пошли.
— Как деду? Почему деду? — заговорил Славка.
— По документам. Амортизация лично ему принадлежащих сетей по договору. И по тому же договору гарантированная зарплата — по 300 рублей в месяц — с марта, как бригадиру-инструктору перечислена на дедов счет в районной сберкассе.
— Так, — ошалело сказал Славка. — Так.
— Все именно так. Штемпеля, печати. Большой законник наш дед.
— Первый раз. За десять лет. Поверил, — сказал в тишине Славка от своего окна. — Ну, дед, держись!
— Сядь, — сказал Федор.
Славка сел.
— У него, гада, там где-то взрывчатка есть, — сквозь зубы сказал Муханов. — Заложу сейчас под койку, от избы ничего не останется. Идем, Федор?
— Мелкий вор, гнида, все по закону сделал, — с горьким презрением сказал Федор, — много видал я таких и об этого ни рук, ни глаз пачкать не хочу.
Муханов вышел. Санька кинулся вслед за ним.
Перед дедовой избой лежал девственно чистый снег, Муханов пропахал его сапогами и дернул дверь так, что чуть не отскочила ручка.
Крохотное оконце в дедовой избе едва пропускало свет. Он лежал на койке, и белая его голова выделялась на фоне темной подушки.
— Дед, — сказал Муханов, — мы в правлении были. Ты что же, а, дед?
— Плохо мне, ребята, — прошелестел дед. — Совсем плохо.
— Ты про деньги скажи. Про рыбу.
— Вот здесь, — дед поцарапал слабой ручкой где-то около живота, — вот здесь совсем плохо.
— Прикидываешься, старая выжига, — сказал Муханов.
— Врача бы, врача, а, ребята?
— Лежи, дед, — беспощадно сказал Муханов. — А сети твои мы заберем.
— Неправильный ты, Коля, неправильный, — прошелестел дед. — Дерутся ведь сети, портятся, а они денег стоят. Больших денег. Я, может быть, всю жизнь собирал эти сети. И вот: новая река, сам хозяин. Последний раз хотел половить на новой реке, и все. Дом у меня хороший… Врача бы…
— Ладно, — сказал Муханов. — Очнешься, поговорим. А сети твои — прощай…
Два дня дед лежал в своей избушке, и только Муханов упомянул о нем:
— Прикидывается, сволочь, на жалость.
На третий день дед выполз на порог и спросил:
— Ребята, вы звери, что ли? Помираю.
— Толька, иди в поселок, вызывай вертолет, — сказал Федор.
Толик кинулся в избушку и выскочил оттуда с двустволкой.
— Оставь ружье, — рявкнул Федор, и Толик, прислонив дробовик к завалинке, как пришпоренный, рванул по кочкам.
Вертолет прилетел. Врач, пощупал дедов живот и быстро приказал нести носилки. На носилках дед смотрел в серое небо и тихо постанывал. Он исчез в железном грохочущем брюхе Ми-4. Исчез навсегда.
Два известия пришли на почту Нового Усть-Китама. Письмо от деда. «Положили меня, ребята, в больницу. Будет операция. Давно у меня уже язва желудка. Думал, долго с ней проживу, а врач хочет резать. Поругались мы все немного, но приеду и уладим миром. Все надо миром улаживать. Пуще всего берегите снасть. А я постараюсь скорее…»
Далее следовала длинная инструкция, как хранить и сушить сети, адресованная Глухому. Вторым была справка из больницы. «В результате нарушения больничного режима больной Мятлев Дмитрий Егорович 62 лет скончался от воспаления послеоперационного шва в брюшной полости». Была еще приписка: «Дед-то ваш будто золото закопал, все рвался. Обманул врачей, начал выписываться досрочно. Я его коешный сосед».
Настала пустота.
18
Когда наступила пустота, каждый зажил как бы сам по себе. Лимонный Славка сидел у оконца и глядел на врезанный в оконце пейзаж, и только Толик неугомонно набивал свои адские патроны и лихо поглядывал на всех светлыми глазами: когда же решится — «как все». Стрелять сейчас было некого, только утки с выводками ютились в березовой осоке, но убить такую утку можно только один раз, не зная, какие они взъерошенные, иссохшие от материнских забот, — второй раз стрелять не захочешь.
Толик Птичий Убийца отводил душу на хищных желтоклювых мартынах, извечных врагах речного рыбака и тундрового охотника. Мартынов он бил пачками.
Муханов облюбовал цейсовский Браткин бинокль и сидел на крыше избушки, разглядывая горизонты. Нечего было разглядывать, тем более в бинокль: свинцовая лента Китама, изгибающаяся к морю, да блеклая тундра с осколками озер. Но Муханов разглядывал.
Санька забрел однажды в дедову избушку. Здесь все оставалось по-прежнему, но стоял уже нежилой дух.
На столе лежала раскрытая книга. Санька с интересом подошел. Увесистый том в дореволюционном кожаном переплете. Санька посмотрел титульный лист. «Ежедневные размышления истинного христианина». Сочинение графа П. К. Бобринского. Книга была раскрыта на «Суете».
«…Суета иссушает наш ум,
