Черный Дождь - Карл Ольсберг
36
Когда Леннард доехал до Эттлингена, солнце уже взошло. На дворе стоял ясный летний день, как и вчера. Ночью, пока он сидел в пробке к северу от Штутгарта, пошел дождь. Это был ужасный дождь — густой, черный и липкий, так что лобовое стекло серого «гольфа» все покрылось черными разводами. В Эттлинген он едва сумел попасть. Большинство трасс и шоссе вокруг Карлсруэ оказались закрыты, и на дорогах царил неописуемый хаос. Из города тянулся нескончаемый поток беженцев, в обратном направлении ехали те, кто, подобно Леннарду, стремился добраться до места катастрофы, чтобы узнать что-то о близких, либо охотники за сенсациями. Казалось, со вчерашнего дня вся Германия пришла в движение.
Поэтому он объехал город, описав большую дугу, и смог пробраться с юга через Вюрцбург и Штутгарт. Когда он подъезжал к небольшому городку к югу от Карлсруэ, его взгляду открылись первые последствия катастрофы. Разбитые окна, поваленные деревья, упавшая черепица. В одной из крыш торчала обугленная балка, пробившая ее снаружи, словно копье исполина (должно быть, ее несло сюда по воздуху несколько километров). Сейчас Леннард стоял у полицейского поста, перекрывающего юго-западную въездную дорогу в город.
— Извините, но здесь вам не проехать, — сказал молодой полицейский, который, судя по всему, тоже не сомкнул глаз этой ночью.
— Мне нужно к сыну, — взмолился Леннард. — Ну пожалуйста.
— Ваш сын совершенно точно не в Эттлингене. Весь город эвакуировали.
— А куда отправили людей?
— Кого куда.
«Полегче, полегче, — сказал себе Леннард, чувствуя, что вот-вот сорвется. — Этому бедному парню и двадцати нет. Его к такой ситуации никто не готовил. Конечно, он совершенно сбит с толку».
— А от чего это зависит?
— Ну, например, ранен ли он. Раненых отправили в приемные лагеря неподалеку. Остальных разместили во временных убежищах в городах по соседству. Мне очень жаль, но я не могу сообщить вам больше. Вам лучше позвонить на горячую линию. Номер…
Леннард покачал головой.
— Я знаю номер. Он был занят всю ночь.
Полицейский пожал плечами.
— Мне действительно очень жаль. Но это… Это…
Его голос внезапно оборвался, и он начал плакать, однако через несколько секунд опомнился и вытер слезы.
— Мне жаль, но… Я не могу больше…
Леннард вышел из машины. Он налил кофе из своего термоса и протянул его полицейскому. Парень одним глотком выпил уже едва теплый кофе и, поблагодарив, отдал пустую чашку.
— Подождите, — сказал он, когда Леннард уже собирался вернуться в машину. — Может быть, я смогу уточнить у диспетчера. Как зовут вашего сына? И когда он родился?
Леннард назвал ему имя, фамилию и дату рождения Бена. Полицейский направился к патрульной машине. Вскоре он вернулся.
— Вашего сына доставили в приемный лагерь Красного Креста в районе Брухзаля. Я записал вам адрес. Лучше всего вернуться в Пфорцхайм и поехать по шоссе B 294 по направлению к Бреттену. Там лучше спросить еще раз.
Он передал записку Леннарду.
— Большое спасибо, у меня есть навигатор. Я найду.
— Сомневаюсь, что спутниковый навигатор вам поможет: большинство дорог в округе закрыты. Лучше приготовиться к тому, что маршрут займет какое-то время.
— Я понял. Спасибо за помощь.
Полицейский улыбнулся.
— Спасибо за кофе. Надеюсь, с вашим сыном все в порядке.
Леннард не был в этом уверен: раз Бена поместили в лагерь Красного Креста, значит, он пострадал. Он сел в машину, помахал полицейскому на прощание и отправился в путь.
37
Мобильный Фаллер заиграл дурацкую песенку, державшуюся на первых строчках хит-парада этого месяца. Эту мелодию установил ей на звонок Оскар, отвечавший в редакции за разные технические вопросы. Мгновение она не могла сообразить, где находится. Голова была словно набита ватой. Постепенно к ней вернулась память. В ту ночь медсестра дала ей снотворное.
— Фаллер? Это Андреас. Ты где?
Фаллер напрягла память.
— Я… Я в этом лагере. Красного Креста. Недалеко от Брухзаля.
— Что с тобой? У тебя какой-то странный голос. Ты ранена?
Она не ответила. Она в ужасе смотрела на левую ладонь, в которой осталась длинная густая прядь волос. Из горла вырвался странный звук, точно она задыхалась.
— Нет, боже мой, нет! — закричала она.
Медсестра, которая хлопотала над тяжелораненым пациентом через несколько коек от нее, подняла голову, но тут же вернулась к своим бинтам. Очевидно, она уже привыкла к такой реакции. Фаллер встала с койки. Ноги у нее тряслись, как пудинг.
— Зеркало. Здесь есть зеркало?
Ей никто не ответил. Неверной походкой она начала пробираться к выходу между длинными рядами коек.
Ночью привезли и установили снаружи, рядом с палаткой, металлический бокс с душем и туалетом. Фаллер вошла в бокс и глянула в зеркало, висевшее над умывальником. То, что она увидела, поразило ее до глубины души. С той стороны зеркального стекла на нее смотрела женщина с серым, покрытым пятнами лицом. Глаза налились кровью. Волосы свисали редкими прядями с уже наполовину облысевшей головы. Ее нижняя губа задрожала. Коринне пришлось ухватиться за край раковины, чтобы не рухнуть на пол.
В этот момент мимо ковыляла пациентка с забинтованной головой. Она двигалась медленно, и было видно, что малейшее движение отдается в ней сильной болью. Фаллер поняла, что ей все же повезло. Ей повезло куда больше, чем тому толстяку, пресс-секретарю, которого убило на месте. В глубине ее души зарождался гнев, темный, холодный гнев. Не было в мире такой лютой кары, которой не заслуживали бы ублюдки, сотворившие с ней все это. Ярость придала ей сил. Она была журналисткой, черт возьми! Она посмотрит в лицо фактам и не позволит им больше пугать ее. А волосы? Со временем они отрастут. Она позвонила Андреасу и сказала, чтобы он захватил для нее джинсы, джемпер и шапку.
— Шапку? Зачем тебе?
— Не спрашивай, просто сделай. А потом как можно быстрее приезжай сюда.
— Ладно, увидимся.
Он приехал лишь через два часа. Они встретились у входа в лагерь, который разросся на огромной территории. Бундесверовские грузовики продолжали подвозить материалы, повсюду копошились солдаты, устанавливая боксы и палатки. Андреас извинился за задержку: на дорогах по-прежнему царил хаос. Но он привез все, что она просила, — и одежду, и шапочку.
Фаллер сорвала шаль, в которую она кутала голову (ножницами она состригла остатки волос, оставив свисать с почти лысого черепа лишь несколько прядей). Увидев это, Андреас побледнел, но у него хватило благоразумия промолчать. Она быстро переоделась. Джинсы болтались на ней мешком, а кофта была воплощением кричащего безвкусия. Должно быть, фотограф купил их по
