Алька. Вольные хлеба - Алек Владимирович Рейн
– Дайте двадцать копеек на пиво или сколько не жалко.
Пришлось дать, всё ж таки в пивной – и на «Вы» – человек културный, ну совсем как я. Однако, поскольку не выслушал собеседника, практически перебил, дал ровно двадцать.
Но это я отвлёкся, а я же о другом хотел сказать – как мне, полукровке славянско-финно-угорской, торговаться с чистокровным евреем из самого Израиля – ну, нету никакой возможности. Он же паразит, ну, ни в какую, упёрся скаред, почуял мою слабину в торге – очень мне хотелось, чтобы у ребят продажи пошли, и думаю: может, всамделе удастся мне Таисию потом упросить что-то схожее скомстролить? И продал.
Икается мне до сих пор та продажа, жена мне плешь проедает, что я её любимую картину продал.
***
Свояк мой продал свою московскую квартиру. Продавала тёща. Лёшке в Берлине кто-то посоветовал надёжную контору, занимающуюся недвижимостью, он созвонился с ними, с тёщей, всё прошло штатно. Продана квартира была за семьдесят тысяч наличными, и встала задача каким-то образом перетащить их в Германию. Поначалу Лёшка попросил меня попробовать найти пути.
Я покопался в башке и вспомнил, что один мой знакомый, в прошлом заместитель первого секретаря ЦК ВЛКСМ по хозяйственной части, теперь работает в каком-то коммерческом банке, если память не изменяет, в «Токобанке», и позвонил ему. В разговоре выяснилось, что в банке он занимается той же, близкой ему по предыдущему месту работы, хозяйственной деятельностью. Мы обсудили возможность перевода средств, и он взял паузу на то, чтобы разузнать о возможности осуществления такой операции, сумма была достаточно крупной по тем временам. По ходу разговора он возмущённо сказал:
– Ты куда пропал-то?!
– Да работаю в конторе коммерческой.
– Да я знаю, искал тебя.
– А что за проблема? Снял трубку и позвонил вечером домой.
– Да я книжку записную потерял, половину контактов до сих пор не могу восстановить.
– У Васи Криворотенко взял бы.
– А Вася что-то на тебя дуется, сказал, что выкинул твой телефон. Врёт, конечно, но что тут поделаешь?
– А зачем я тебе понадобился?
– Слушай, ты что, забыл, чем я в ЦК занимался?
– Помню, а что?
– ТО. Ты ж бизнесмен. Я, когда ВЛКСМ распустили, всё имущество хрен знает кому только не раздавал. А у нас и лагеря спортивные, и недвижимость, и транспорт, да чего только не было. И всё за спасибо живешь. А я бы и тебе так же мог передать всё, что бы ты захотел, ты-то меня бы не забыл, я ж знаю. Но теперь-то всё, поезд ушёл.
И тут я понял: да, был такой шанс. Но как-то у меня в мозгу не сложилось всё в какую-то картину, которая побудила меня к действиям.
Вообще с годами я понял, что по своему мышлению, характеру и ещё по наличию и отсутствию некоторых качеств я не бизнесмен. Хотя могу быть – и зачастую бываю – вполне предприимчивым. У меня нет главного качества предпринимателя – чутья к деньгам. Я могу всё спланировать, организовать, выстроить работу, наладить контроль и прочее, но всё это не даст того эффекта, который мог дать простой звонок человеку, который занимался беспошлинным ввозом алкоголя и сигарет. Или человеку, бесплатно раздающему имущество общественной организации. Почему-то именно эти факты не держатся у меня в голове. Не дал, как говорится, бог…
А деньги за квартиру были перевезены очень просто. Тёща, отправившись в гости к дочке поездом – ходил тогда поезд из Москвы прямо в Берлин, – просто вручила проводнику при посадке пакет с деньгами, а по приезде он вернул их ей. И так, бывало.
***
Девяносто третий год был для меня годом утрат и приобретений.
Главным приобретением было рождение внука. Девятнадцатого августа позвонила Милка:
– Поздравляю тебя, дед.
– В смысле?
– В прямом смысле, внук у нас родился.
Я, отложив все дела, помчался домой, собравшись по-быстрому, мы втроём – Миха был у нас дома, – купив на цветочном рынке у Киевского вокзала огромный букет, отправились в роддом. Поскольку Юля была в отдельной палате, нам разрешили пройти к ней. Она что-то визиту нашему не обрадовалась и букету тоже, проворчала:
– Лучше бы на выписку принесли.
Мы не придали внимания её плохому настроению – прошло всего несколько часов после родов, не до визитов. Внучонка своего я разглядеть не успел. Дней через пять мы забрали её с сыном из роддома. Дома, в Красногорске, за небольшим застольем я взял в руки свёрток, где в глубине тихо посапывало маленькое сморщенное личико. Разглядывая его, почувствовал щемяще-острое ощущение беспокойства: всё ли в порядке у этого маленького комочка новой жизни? Я глядел, и что-то защемило в груди, странно, но я вдруг понял, глядя в первый раз на его спокойную мордашку, что я уже люблю его, моего внука. Миновало с того момента почти тридцать лет, а чувство беспокойства за него и любви к моему обалдую по-прежнему живёт во мне.
Где-то через неделю, паркуясь во дворе, услышал, выйдя из машины, разговор двух малышей лет четырёх-пяти, играющих недалеко на газоне. Один спросил приятеля: «Это твой папа?», ответ был таков: «Нет, это чужой, какой-то дедушка, а не мой папа». У меня в душе на секунду возник какой-то внутренний протест – какой я дедушка? Я здоровый, крепкий, сорокачетырёхлетний мужик. Полноватый, но спортивный, два дня в неделю рубящийся до одури в большой теннис, какой я дедушка? И вдруг вспомнил – да, я дед, дедушка. Ведь в кроватке в Красногорске посапывает один мелкий персонаж, который мне очень дорог. Понял: всё в порядке, пацан прав.
Где-то через месяц после моего перехода в категорию дедов заехали к нам в гости на Бауманскую Толя Белобеев и Виктор Романов. Поздравили меня с внуком, посмотрели наш офис. Потрепались, нормальные, хорошие ребята. С ними у нас сохранились вполне нормальные отношения.
***
Художники частенько к нам заходили посмотреть, как картинки их продаются. Привели как-то с собой искусствоведа, он пытался меня развести на то, чтобы мы спонсировали выпуск журнала «Мастера», который он придумал. Журнал чудесный, но не покупал его никто – время было не то, а печатать его из любви к искусству было нам не под силу. Печать одного тиража я всё же проплатил, но на этом остановился. Потом он стал таскать просто на продажу дымковскую игрушку и как-то рассказал:
– Алек Владимирович, у меня есть пара приятелей-искусствоведов,
