Семь дней в июне - Тиа Уильямс
(Кстати, Аннабель ощутила укол ревности. Но это пройдет. В конце концов, она планировала свадьбу с доктором Джонатаном Кимом за 125 000 долларов в отеле Four Seasons в Джорджтауне.)
Когда дом родителей Аннабель пустовал, он становился местом ночлега для ее друзей и их друзей. Мало что в жизни она ценила меньше, чем дом своих родителей. Шейн и девчонка с неудачно подстриженными волосами могли остаться. Прислуга в любом случае вернется в следующий понедельник, чтобы все убрать.
Аннабель подкралась, чтобы посмотреть на лежащих поближе. Она вцепилась в руку Шейна, как будто ее унесло библейском штормом, а он был ее единственным якорем.
Аннабель посочувствовала девушке. Шейн не мог стать никому якорем. Он любил только саморазрушение.
Второе, что она знала о Шейне, это то, что, несмотря на то что его преследовали сильные демоны, он всегда оставался невредимым.
Но Аннабель подозревала, что девушке, которая влюбилась в него, такое везение не светит. Когда все закончится, она уйдет, пошатываясь, со шрамом на всю жизнь.
Аннабель на цыпочках спустилась по лестнице на кухню для прислуги. Взяла два пакета замороженного горошка и охлажденную бутылку водки Polugar. Вернувшись наверх, она осторожно положила замороженные пакеты на лица спящих (от синяков). Потом поставила водку на тумбочку. Шейн без водки не просыпался. Это было третье, что она знала о нем.
Самодовольно откинув волосы, она подхватила Николь Ричи, покрутилась на шпильках Choos и ушла. Ненавистники Аннабель считали ее злобной кокаиновой шлюхой со сделанными скулами – да, скулы ей действительно сделал пластический хирург, но сердце у нее было настоящее.
Аннабель Парк, которая вскоре станет Аннабель Ким, было двадцать два года, и она была благодарна за то, что стала взрослой. Взрослые женщины не привязывались к бомбам замедленного действия. Девочки-подростки неудержимо стремились к гибели.
* * *Когда Шейн проснулся, то не мог сообразить, сколько сейчас времени, какой сегодня день и где он находится. Все, что он знал, – это то, что он проснулся постепенно. В полете. Умиротворенным.
И по мере того как сознание возвращалось, Шейн постепенно обнаружил, что ласкает необыкновенно мягкую, нежную кожу девушки. И что он ласкает эту девушку, и это была Женевьева. И тут он вспомнил все. Школа, больница, бешеный бег к дому, где они долго курили, а потом уснули.
В памяти всплыли смутные воспоминания о прошедшей ночи. Он вспомнил, как очнулся от сна, понял, что она слишком далеко, и бездумно притянул ее к себе с таким чувством, которого никогда раньше не позволял себе испытывать. В какой-то момент, во время краткого проблеска сознания, он понял, что они яростно прижимаются друг к другу, душат друг друга так, что едва дышат, но это было так хорошо, что перед тем, как снова отключиться, он подумал: «К черту, если умирать, то только вот так».
Шейн открыл глаза. Голова Женевьевы лежала на его здоровой руке (которая полностью онемела), а его загипсованная рука покоилась на ее бедре. Он оглядел просторную девичью комнату с пологом над двуспальной кроватью, который заслонял их от солнца, лившегося сквозь стеклянные двери террасы. Часы на стене показывали 14:00. Они проспали тринадцать часов.
Слегка застонав, он ощутил обычную утреннюю дрожь, неконтролируемую тряску, которая предупреждала его о том, что пора выпить. Поскорее. Но не прямо сейчас. Сейчас ему нужно было зарыться лицом в тепло волос Женевьевы, пахнущих кокосом. То, что она стала так важна для него всего за один день, было необъяснимо.
Но с ним и прежде случались необъяснимые вещи, и Шейн смирился со странностями жизни. Он не знал, делает ли это его авантюристом или идиотом, но одно он знал точно – ничто интересное никогда не приходит по четкому рациональному пути.
На трибунах у школы ему хотелось лишь наслаждаться водкой и кетамином, читая книгу, которую он перечитывал уже четырнадцать раз. Шейн знал, какие слова прозвучат через минуту, и это его успокаивало. И именно это было необъяснимо в Женевьеве. Казалось, что она должна была прийти вот так. Как будто глава уже была написана и они просто заняли свои места. Как будто он уже знал ее наизусть.
Шейн, смакуя, вдохнул ее аромат. Что может быть лучше, сонно подумал он. И заметил водку на тумбочке.
Проснувшись окончательно, Шейн перевел взгляд с бутылки на идеальное миндально-коричневое плечо Женевьевы, а затем снова на бутылку. С кристальной ясностью он решил, что две самые срочные вещи во вселенной – это: а) удержать ее в своих объятиях и б) достать водку. Как ему добраться до бутылки, не разбудив Женевьеву, было вопросом логистики.
Осторожно, не вытягивая здоровой руки из-под Женевьевы, он протянул над ней свою загипсованную руку, но пальцы остановились в дюйме от бутылки. Он немного подался вперед и, приложив неимоверные усилия, схватился за горлышко. Зубами открутил пробку и сделал три больших глотка.
Когда он сделал вдох и еще глоток, тряска замедлилась, и он почувствовал себя лучше.
Шейн потянулся через Женевьеву и поставил бутылку обратно на тумбочку. Уставился в потолок. Потом перевернулся и снова потянулся к бутылке.
– Сколько раз мы будем это делать? – глухо, уткнувшись в подушку, спросила Женевьева.
– У-ла-ла! – воскликнул он. – Ты проснулась?
– Теперь – да.
Она взяла бутылку и протянула ему, повернувшись так, чтобы оказаться с ним лицом к лицу. Боже, она выглядела очаровательно в его футболке, с растрепанными волосами и следами от подушки на щеках.
– Привет, – сказал он с улыбкой.
Женевьева улыбнулась в ответ, но быстро помрачнела.
– Что случилось?
– Нет, я просто… Я запуталась, – заикаясь, потерянно пролепетала она. – Что случилось? Где я? И… кто ты?
Глаза Шейна расширились. Может, она ударилась головой, когда упала? У нее потеря памяти из-за сотрясения мозга? Нет. Нет. Он велел себе не паниковать.
– Что последнее ты помнишь? – спросил он.
Женевьева зажмурилась.
– Цинциннати.
– Цинциннати?
– Это в Огайо, – сказала она.
– Ты серьезно? – Шейн сел, опираясь об обитую бархатом спинку кровати. Он уронил голову на руки. – Нет, нет, нет, нет…
Губы Женевьевы задрожали, ее глаза сощурились, и она разразилась смехом.
– Ты такой доверчивый!
– К чертям, – вздохнул он.
Несмотря на все, его рот искривился в ухмылке, а вскоре он затрясся от смеха.
– Я действительно думал, что у тебя амнезия.
С гордым видом Женевьева села рядом с ним, плечом к плечу.
– Убедительно, да? Я выросла на сериале «Дни нашей жизни».
– Ты очень странная, – сказал он с восхищением.
Кивнув в знак согласия, она склонила голову на его плечо.
– Нет, правда. Ты ведь помнишь, как мы сюда попали? Тебе не
