Юлий Крелин - Извивы памяти
Он был прав. На мою врачебную зарплату прожить было нельзя. Я одалживал, одалживал, а потом… Книга выходила, и я раздавал долги. И новый цикл долгов. А те дни, когда катился этот пустой разговор, типичный для дубултовских посиделок, были для меня, в финансовом смысле, самыми благополучными: на выходе фильм и две книги в разных издательствах.
Я смотрел вопрошающе на компанию. Булат хмыкнул: "Левка прав, наверное". Моя тщетная попытка вернуться к благоразумию: "Небось, такси обойдется дешевле". Лева продолжал наступать: "О чем ты говоришь! Выходишь с работы, из гостей, из театра — и машина тут же, у подъезда". Я ищу более сильные аргументы: "Но в гостях, если ты за рулем, и не выпить…" Лева ждал этого довода и перебил: "Жена тоже должна водить, тогда и пей, сколько хочешь, а из гостей повезет она". Последняя судорога моего сопротивления: "Да я водить не умею". Сидевшая тут же Галя Долматовская воскликнула: "А у меня есть замечательный учитель!"
Сколько таких, ни к чему не обязывающих светских бесед было! Поговорили, посудачили, тут же и забыли. Когда еще выйдет фильм, когда еще будет гонорар, когда еще позвонит учитель вождения…
Не оценил я компанию.
Через три дня после возвращения в Москву сижу дома, смотрю в некогда нелюбимый ящик. Звонок. "Можно к телефону Юлия Зусмановича?" Голос незнакомый — может, кто-то заболел? "Слушаю вас". — "Юлий Зусманович, Галина Евгеньевна мне сказала, что вам нужен инструктор по вождению. В субботу жду вас…" — и назначает место и время свидания. Отказываться неудобно.
Короче, я выучился водить, получил права. Заодно выучились жена и дочь. А зачем?! Ни фильма, ни гонорара — ни машины.
ЦДЛ. Сижу с Эйдельманом, Аркадием Стругацким и Смилгой. Все безлошадные. Всем нам троим пока еще легче в царствие Божье попасть, чем пролезть в игольное ушко. А потому безоглядно тратим деньги на выпивку.
"Вдруг откуда ни возьмись, маленький комарик…" — все тот же неугомонный Лева Устинов: "Ты еще не подал заявление на машину?" — "Да нет еще. Некогда. И не с руки". Что это означало — не с руки — непонятно. Но выпили ведь. Отговариваюсь отсутствием фильма и денег. "Да ты что?! Думаешь, машина в один день делается?! Ты что, можешь пойти в магазин и просто взять и ее купить? Просто не купишь. Через Союз надо. Подать заявление надо. Когда еще дадут. Не меньше года. Ребята подождут — пойдем со мной, пока ты тут. Подашь заявление. Я тебя отведу в комнату, где принимают заявление. Я поговорю… Может, и поспособствую". Подвыпившая безлошадная компания смеется и подначивает меня на подвиг. Иди, мол, иди. А мы, мол, посмотрим и допьем. А вот если подашь заявление, дружно смеются, еще бутылочку поставишь.
Спьяну чего не сделаешь. С серьезным делом пришел в бюрократическую инстанцию — никого не волнует ни очевидная нечеткость речи, ни запах. Написал заявление и оставил.
Бумага пошла. Корабли сожжены. Назад пути нет.
Вот и фильм вышел. Вот и гонорар получен. Заявление лежит. Ходу ему никакого. И деньги в сберкассе лежат. Я боюсь их истратить. Я уже завелся, я уже хочу машину. Я уже тороплю время и браню систему. Но хочу и ворчу я только за этими же столиками, в той же компании, не отрываясь от стула, хотя все инстанции под одной крышей с рестораном. И все говорят: "Кому всё, а кому ничего". Эйдельман подначивает: "Ты же ходячая взятка. В твоей хирургии, в твоих руках одни нуждались и использовали тебя, другим ты сейчас нужен, а иные на будущее держат тебя в запасе. Так я думал, а ты, оказывается, ничего не стоишь! И никакая ты сам по себе не взятка, пока не дашь. Цена тебе, стало быть, грош, как и всем нам". И смеется. Смешно ему.
А я уже посерьезнел. Меня все больше заводило. Я уже жаждал машину, мечтал о ней, ножками сучил. И ничего!
Лева где-то суетился — ничего.
Булат кому-то сказал — ничего.
Уж на что Евтушенко влиятельный человек — пренебрегли и его заступничеством.
Уже больше года прошло с подачи заявления. Все мысли мои — о мелькающей где-то в заоблачных высотах машине. Та же компания там же, также в который раз смеется надо мной. А я уже и негодую, и в личной неудаче вижу пороки устройства всей системы.
Но самое ужасное — рука семьи уже тянулась к автомобильной заначке.
В ЦДЛ уже не за одним нашим столиком обсуждалась моя неудача с машиной. А я ее так хотел! Так хотел! И так шумел, лишь только выпью, чуть заходя за норму. Я до конца и не понимал еще, что пью, потому что у меня нет машины. Забегая вперед, вздохну: при последующем удовлетворении моего автомобильного вожделения вынужден был я сначала уменьшить свое радостное питье, несмотря на жену, умеющую водить, а потом и вовсе прекратить — от вечного напряжения пропал кураж, ради которого пьешь. Сейчас бы сказали: "Перестал с этого кайф ловить".
Сетования мои и насмешки всей компании по этому поводу слышали и девочки-официантки, наши добрые феи. Девочки были замечательные, веселые, доброжелательные, нехамящие. Одна из самых близких к нам, к тому же и жена приятеля, работающего в аппарате Союза, нередкого нашего собутыльника, частенько принимала всю компанию дома, где напаивала и накармливала нас так, что в ресторане мы себе такого позволить не могли. Но работа есть работа — и в ЦДЛ она так нас обсчитывала, что неудобно было даже дать понять ей, что мы заметили, так сказать, сей просчет. Профессионал! Это как анекдот о скорпионе, который не мог не укусить рыбку, которая помогла ему переплыть на другой берег реки. Мы все равно любили их всех. Были мы там все на «ты» и по именам, без всяких отчеств.
Однажды подошли как-то к нам две подружки-официантки: "Юлик, мы слышали, ты бьешься с секретариатом за машину?" — "Я не бьюсь, но мне все равно оттуда ни привета, ни ответа. Хоть бы что сказали". — "А с кем ты там дело имел?" — "Ни с кем. Отдал заявление, и все. Лева там суетился, с кем-то подсюсюкивал". — "Лева?! Да он же сразу высоко берет. Давит, наверное, на необходимость, на твою работу, на твои прекрасные качества. Все труха. Можно нам вмешаться?"
Разумеется, я не встал в позу чистоплюя.
"Сейчас я сбегаю к Тоне, к секретарше оргсекретаря. Поговорю. Вы еще не уходите?" — "А что? Ты сейчас пойдешь?" — "А чего ждать! Это здесь же, по коридорчику пробежаться".
Минут через десять вернулась. "Все. Она записала твои данные. Обещала посмотреть". Я поблагодарил, и мы продолжили застолье. Кто же к этому мог отнестись серьезно!..
И напрасно!
Через неделю-полторы я получил открытку из магазина. И еще через месяц уже выбирал себе машину в автомагазине на Варшавском шоссе.
Не в том суть
НЕ В ТОМ СУТЬ
Уж и не помню состав компании, что собралась в тот год зимою в Дубултах. Наверняка там были Стасик Рассадин, Меттер Израиль Моисеевич… Не в том суть…
Я писал свою «Очередь». И в глубине души этой повестью спорил с Тонино Гуэрра. Он говорил, что наша литература то ли отстает от мирового процесса, то ли идет в какую-то иную, противоположную сторону, В результате, говорил он, литературе нашей, в силу ее повышенной социальности, трудно проникнуть в психологию человека с той глубиной, с которой это свойственно литературе абсурда.
Я не умею спорить вслух. Я стараюсь научить себя прислушиваться к чужим аргументам. Не скажу, что мне это уж очень удается — молчу, а сам внутри все время возражаю. Стало быть, многого и не воспринимаю. Возражаю я, в основном, "после драки", по дороге домой, а то и в еще более отдаленное время, когда сяду писать — и вдруг вползает в душу старый разговор, и начинает вести мое писание совсем не в ту сторону, что было задумано. Да и думать-то я, по правде говоря, могу, лишь когда начинаю писать. А думать — занятие приятное. Может, потому и тянет меня писать? Но, собственно, не в том суть…
Я ходил и маялся в поисках финала моей повести, достойного идиотического, ирреального стояния нескольких суток в очереди на пустыре с гипотетической и недостаточно вероятной целью записаться в очередь на покупку машины. Литература вполне реалистическая — ситуация абсолютно абсурдная.
Жестокая, бессмысленная и стопроцентно типичная ситуация очереди с неопознанной целью и мифическими надеждами не должна была, не могла окончиться благополучно.
Я писал об очереди, возникшей по слухам, в результате нашептывания некими представителями местной власти некоторым своим знакомым о возможной записи на открытки на машину. Запись на открытки на машину — это настолько непонятно нормальной мыслительной системе, что написать о сем толково не получалось. Очередь моя должна возникнуть почему-то где-то на каком-то пустыре. И люди будто бы получат возможность с открыткой встать в иную, уже заочную очередь на получение распределенных кем-то машин. Какие-то из автомобилей будут распределены по ведомствам, но кое-что пойдет населению через очередь. Несмотря на абсурдность ситуации, так оно и было.
