Илья Ильф - Сборник воспоминаний об И Ильфе и Е Петрове
- А вы кто такой?
Молодой человек мгновенно покраснел с застенчивостью, которая так и осталась у него на всю жизнь, а ответил за него Е. П. Петров:
- Это - Ильф. Разве вы незнакомы?
С начала 29-года стал выходить сатирический журнал "Чудак". В этом журнале возникло нечто вроде неофициальной рабочей коллегии: писатель Борис Левин, погибший в финскую войну, в 40-м году, стал ответственным секретарем журнала и заведующим литературной частью; на мою долю выпал отдел искусств, который носил озорное название - "Деньги обратно!"; Евгений Петров заведовал мелким материалом - анекдотами, темами для рисунков, эпиграммами и прочим таким, без чего сатирический еженедельник существовать не может, это было очень трудоемкое дело, и Евгений Петрович проявил тут все свое трудолюбие, усидчивость, умение организовывать и обрабатывать рукописи. Ильф вел отдел литературных рецензий и часто писал острые смешные заметки о всяческих курьезах и ляпсусах.
Вообще говоря, обработка смешных или подлежащих осмеянию фактов, поступающих в редакцию сатирических журналов, полагается работою второго, что ли, сорта и чаще всего ее поручают второстепенным сотрудникам. Но у Ильфа дело было иначе. Он вкладывал в крохотные заметки весь свой талант, острое ощущение действительности, всю изобретательность зрелого мастера. И воистину же отклики на печатные нелепости или происшествия, что выходили из-под пера Ильи Арнольдовича, были на редкость удачны. В комментариях Ильфа вырастало и значение описываемого факта, и самый текст заметки поражал богатством фантазии и глубоким проникновением в суть дела. И разумеется, всегда была на высоте сатирическая сторона заметки.
В "Чудаке" родился псевдоним Ильфа и Петрова - Ф. Толстоевский. Эта подпись стояла под превосходным циклом сатирических новелл из жизни придуманного Ильфом и Петровым анекдотического города Колоколамска. К новеллам был приложен на редкость смешной план города Колоколамска, исполненный художником К. П. Ротовым. Этот план-рисунок изображал улицы и площади нелепого города. Текст к плану и самое изображение вызывали гомерический смех у читателя. То был точный удар по идиотизму провинциальной жизни в конце нэпа.
(Впоследствии, когда несколько вещей из "Чудака" перекочевали в томик рассказов Ильфа и Петрова, в "Литературную газету" поступило письмо некоего сердитого читателя; он обвинял соавторов в краже произведений писателя Толстоевского, известного ему по "Чудаку".)
Были в "Чудаке" еще и сказки некоей советизированной Шехерезады, написанные тем же Толстоевским, были отличные театральные и кинорецензии Ильфа и Петрова, - под рецензиями они подписывались "Дон Бузилио"...
Вспоминаются частые заседания в "Чудаке" под председательством Кольцова, где мы очень добросовестно обсуждали весь материал, идущий в очередной номер. Горячился и добродушно смеялся Петров. Ильф был скупее, особенно на одобрение так называемого "приемлемого", т. е. средненького, материала. А если, увлекаемые смешливым настроением, мы принимались острить уже для себя, а не для "пользы дела", Илья Арнольдович хмурился и говорил сердито (вот так и слышу эту его фразу):
- Кончится когда-нибудь этот "пир остроумия"?..
И мы умолкали, понимая, что Ильф прав: не затем мы здесь собрались, чтобы веселить друг друга.
Совместная работа в "Чудаке" очень сблизила меня с обоими друзьями. Часто я заходил к Е. П. Петрову в его комнатки в Кропоткинском переулке (эта квартира довольно точно описана в "Золотом теленке" под названием "Вороньей слободки"). Такое название Евгений Петрович сперва дал своему реальному жилищу, а потом уже перенес его в роман вместе с похожим описанием обстановки и обитателей этой квартиры. Была в действительной "Вороньей слободке" в Кропоткинском и "ничья бабушка", и "трудящийся Востока - бывший грузинский князь", и многие другие персонажи, описанные в "Теленке".
Навещал я и комнату в Соймоновском проезде, на шестом этаже, где жил Ильф.
Неоднократно я заставал соавторов во время совместной работы. Сперва это был "Золотой теленок", потом - фельетоны для "Правды", сценарии и другие работы.
Могу засвидетельствовать - наши друзья писали всегда вдвоем и самым трудоемким способом. Технически процесс писания осуществлял Петров. Обычно он сидел за столом и красивым, ровным почерком исписывал лист за листом. Ильф в это время либо сидел в глубоком мягком кресле, либо ходил по комнате, покручивая двумя пальцами жесткий свой хохолок надо лбом...
Каждый из соавторов имел неограниченное право вето: ни одно слово, ни одна фраза (не говоря уже о сюжетном ходе или об именах и характерах персонажей) не могли быть написаны, пока оба не согласятся с этим куском текста, с этой фразой, с этим словом. Часто такие разногласия вызывали яростные ссоры и крики (особенно со стороны пылкого Евгения Петровича), но зато уж то, что было написано, получалось словно литая деталь металлического узора - до такой степени все было отделано и закончено.
Щепетильная добросовестность Ильфа и Петрова сказывалась и на отборе материала, который включали они в свои книги. Однажды Евгений Петрович сказал мне полушутя:
- В наши два романа мы вогнали столько наблюдений, мыслей и выдумки, что хватило бы еще на десять книг. Такие уж мы неэкономные...
Войдешь, бывало, в комнату, где они пишут, - Ильф первым повернет голову в твою сторону, затем положит вставочку Петров, улыбаясь своей удивительной ласковой улыбкой.
- Женя, прочитайте последний кусок этому смешливому человеку, - скажет Ильф (они до самой смерти Ильфа были на "вы").
А Петров и сам уже рад проверить свежесочиненные строки на дружелюбном слушателе. И вот он читает, а Ильф беззвучно шепчет, несколько забегая вперед, слова отрывка. (Такое знание собственного текста - вещь очень редкая у прозаиков; оно свидетельствует о том, что пишется сочинение медленно и с любовью.)
В подобном авторском исполнении слышал я многие "свежие" еще куски "Золотого теленка" задолго до его окончания.
Попадались среди них варианты, не вошедшие в окончательный текст романа. Помню, например, иное начало книги. В нем описывалась огромная лужа на вокзальной площади в городе Арбатове, куда прибывает Остап Бен-дер. Через эту лужу приезжих переносит профессиональный рикша при луже. Бендер садится к нему на спину и сходит на землю со словами:
- За неимением передней площадки, схожу с задней!..
Потом было написано другое начало о пешеходах. Сочинили его Ильф и Петров потому, что сочли банальным писать о лужах в провинциальном городишке. Но могу засвидетельствовать, что первый вариант вступления был очень смешной и отлично написан.
Артист И. В. Ильинский, после того как ему довелось поработать с Ильфом и Петровым над сценарием "Однажды летом", очень забавно и похоже изображал наших друзей в минуты совместного творчества. Ильинский, точно воспроизводя жест Петрова, стучащего ладонью по столу, запальчиво повторял с южнорусским акцентом Евгения Петровича (мягкое "ж"):
- По-моему - ужье можьно писать...
И тут же, перевоплощаясь в Ильфа, теребил волосы надо лбом, повторяя с капризной интонацией:
- Это же неправда! Так не бывает!.. И снова от имени Петрова: - А я говорю - можьно! Ужье можьно!..
Вероятно, первая творческая встреча Ильфа и Петрова произошла не случайно. Правда, было это в молодости, когда люди легко вступают в дружбу. Но должны же были существовать какие-то нити взаимной симпатии и единомыслия, чтобы люди, познакомившись на работе, в редакции, сели писать не фельетон на трех страничках, а роман в сорок печатных листов 1. С годами это содружество обратилось в беспримерную близость. Шутя, Ильф и Петров сравнивали себя с Гонкурами. А я утверждаю, что такое сопоставление можно сделать со всей серьезностью. У обоих к середине 30-х годов развился метод мышления, который можно назвать "мышлением близнецов" - ведь они проводили вместе по десять-двенадцать часов. Петров говорил мне:
1 Ильф мне говорил, что сперва предполагалось участие в "Двенадцати стульях" еще и фельетониста М. Л. Штиха, который тогда тоже работал в "Гудке".
- Утром я стараюсь как можно скорее увидеть Илю, чтобы пересказать ему то, что пришло мне в голову вечером и ночью.
Несомненно, Ильф испытывал то же чувство. И соавторы ежедневно соединялись для бесконечной беседы не только о своих литературных замыслах и делах, но и решительно обо всем на свете. Кстати, как у всех настоящих писателей, творческие замыслы Ильфа и Петрова были прямым следствием их истинного отношения к текущим событиям.
Перед глазами у меня и сейчас стоят две фигуры: Ильф сидит где-нибудь на редакционном совещании или в театре, откинувшись на спинку стула и подняв голову, а общительный Петров шепчет ему на ухо что-то пришедшее ему в голову сию минуту. Ильф слушает серьезно, даже критически, закатив глаза к потолку, но постепенно на лице его возникает улыбка.
