Болеслав Маркевич - Четверть века назад. Часть 2
— И безо всякихъ взятокъ, и даже отцомъ-благодѣтелемъ всякій называть станетъ… потому матерію эту мы насквозь прошли, не сомнѣвайтесь, дочка моя достолюбезная… И какая вы тамъ ни на есть грандамъ, а какъ ежели захотите въ Благородное Собраніе, или къ самому графу на балъ туалетомъ блеснуть, такъ къ тому же отцу-частному приставу за презрѣннымъ металломъ отъявитесь, и мерси боку скажете что есть у него таковаго достаточно чтобы никогда вамъ въ немъ отказу не знать…
— Будьте покойны, возгласила на это Ольга, — никогда я за деньгами къ вамъ приходить не буду, и не вы, а мужъ мой будетъ платить за мои туалеты… Неправда ли, mon capitaine? И она улыбнувшись подняла на Ранцева свои зажигательные глаза…
Онъ не успѣлъ отвѣтить… Все огромное тѣло Елпидифора Павловича всколыхнуло вдругъ, словно двѣнадцативесельный барказъ подъ внезапнымъ набѣгомъ вала морскаго, маленькіе глазки запрыгали, отвислыя щеки раздулись мгновенно, и также мгновенно опали…
— Да что же это такое? едва былъ онъ въ состояніи произнести, — что же вы не говорите?.. Кончено у васъ что ли?..
— Рѣшено и подписано! расхохоталась на это Ольга, между тѣмъ какъ капитанъ безъ словъ, но весь мокрый отъ слезъ, хлынувшихъ тутъ же у него изъ глазъ, кидался на шею дебелаго ея родителя.
— Голубчикъ… зятекъ ты мой любезный… Никанорушка! въ избыткѣ радости шепелявилъ тотъ, чмокая капитана влажными губами во всякое мѣсто воинственной его физіономіи.
— Вотъ видите, продолжала хохотать барышня, — и спѣшить вамъ не къ чему было мѣсто принимать… И надѣюсь что вы не поступите раньше чѣмъ насъ обвѣнчаютъ… Мы уже порѣшили:- тридцатаго, безо всякаго парада, и сейчасъ же къ нему, въ Рай-Никольское…
Она оборвала вдругъ… Кто-то быстрыми шагами спускался съ лѣстницы… Она обернулась — и увидала Анисьева.
— Ахъ, графъ, это вы… Совсѣмъ?
— Совсѣмъ, повторилъ, онъ смѣясь и сбѣгая къ ней, — сейчасъ заходилъ къ князю проститься…
Онъ еле замѣтно поморщился замѣтивъ ея собесѣдниковъ, но принялъ тотчасъ же любезный видъ, и учтиво поклонился имъ общимъ поклономъ.
Ольга сочла нужнымъ представить ихъ ему, и при этомъ съ замѣтнымъ оттѣнкомъ, коротко, словно проглатывая слова, назвала Акулина: «Отецъ мой», и тутъ же отвернулась отъ него.
— А капитана, сказала она, — вы мнѣ говорили вчера, графъ, что знаете его еще съ прошлаго года, въ Венгріи?.. Никаноръ Ильичъ Ранцевъ, отчетливо прибавила она.
Флигель-адъютантъ протянулъ ему руку, изобразивъ на лицѣ любезнѣйшую изъ своихъ улыбокъ.
— Не знаю, помните ли вы меня, но мы съ вами встрѣтились въ Коморнѣ, куда я привозилъ награды за дѣло въ которомъ вы приняли такое блестящее участіе…
— Я что же-съ… исполнять долженъ, конфузливо пробормотала на это капитанъ, — а рота у меня, дѣйствительно, отличная была-съ… Покорнѣйше благодарю за вниманіе! промолвилъ онъ коротко, какъ бы не желая продолжать разговора на эту тему.
— Скроменъ какъ всѣ герои! расхохоталась Ольга.
— Совершенно справедливо! поспѣшилъ примолвить Анисьевъ, наклоняя утвердительно голову,
Никаноръ Ильичъ растерянно повелъ на нихъ глазами.
— Не смущайтесь cher capitaine, возгласила съ новымъ смѣхомъ барышня, — а просите лучше графа не оставить васъ своимъ знакомствомъ, когда вы будете въ Петербургѣ!
— Помилуйте, очень радъ, если только позволите, поспѣшилъ сказать петербургскій воинъ, протягивая ему снова руку.
Онъ при этомъ взглянулъ на Ольгу, какъ бы спрашивая ее глазами, слѣдуетъ ли ему поздравить ее съ предстоящимъ бракомъ.
Она чуть-чуть приподняла плечи въ отвѣтъ, будто говоря «не стоитъ труда»! и обратилась къ нему съ вопросомъ:
— Когда же вы ѣдете? Сейчасъ?
— Сейчасъ, подтвердилъ онъ.
— И мы тоже… Ѣдемте, mon capitaine!..
— Куда это, куда? вскрикнулъ изумленный Акулинъ.
— Домой, въ городъ… Вѣдь и вы туда же, графъ? Вмѣстѣ и выѣдемъ…
— Такъ какъ же это? продолжалъ недоумѣвать родитель, — а спектакль сегодняшній?
Она разсмѣялась.
— Никакого спектакля нѣтъ, княгиня больна… Собирайтесь восвояси!
— Да у меня и лошадей нѣтъ, озадаченно молвилъ онъ, — пріѣхалъ я на почтовыхъ, а своимъ велѣлъ только къ завтрашнему утру прибыть…
— Я могу, если прикажете, довезти васъ до города, обязательно предложилъ Анисьевъ, побуждаемый къ такой любезности тѣмъ все болѣе и болѣе возбуждающимъ впечатлѣніемъ которое производила на него Ольга.
Исправникъ былъ чрезвычайно польщенъ предложеніемъ.
— Почту себя счастливымъ, пробормоталъ онъ, — если только не обезпокою васъ, графъ…
— Нисколько, засмѣялся тотъ, — коляска у меня просторная, мѣшать другъ другу не будемъ…
Всѣ они вмѣстѣ вышли на крыльцо.
Уже вся уложенная, запряженная почтовою четверкой коляска флигель-адъютанта, съ камердинеромъ его въ военной ливреѣ у дверцы, стояла въ нѣсколькихъ шагахъ отъ крыльца, готовая подать. За нею, на козлахъ капитанскаго тарантаса виднѣлось румяное лицо его молодаго кучера, сердито подергивавшаго вожжами отъ скуки ожиданія и самолюбія, оскорбленнаго надменнымъ тономъ съ которымъ слуга Анисьева приказалъ ему осадить чтобы дать проѣхать впередъ экипажу своего барина.
Онъ крайне возликовалъ поэтому, когда самъ этотъ «чужой баринъ» отдалъ первымъ дѣломъ приказаніе коляскѣ своей отъѣхать назадъ и дать мѣсто тарантасу, въ которомъ должна была занять мѣсто хорошо знакомая капитанскому возницѣ «исправникова дочка». Онъ подобралъ разомъ вожжи, натянулъ, тряхнулъ головой такъ что гречневикъ съѣхалъ ему прямо на правый глазъ, и ухорски, будто едва сдерживая рвущихся коней, подкатилъ къ самымъ ступенькамъ крыльца.
— Образцовая упряжка! возгласилъ одобрительно флигель-адъютантъ, глядя на нее знатокомъ и цѣнителемъ.
— Ольга Елпидифоровна, что же это такое, вы въ самомъ дѣлѣ уѣзжаете, и никому не сказавъ! раздались голоса съ одной изъ висячихъ галлерей, огибавшихъ домъ съ обѣихъ сторонъ, и на которыхъ любила во всякое время собраться молодежь Сицкаго курить и болтать, лежа на расположенныхъ тамъ широкихъ турецкихъ диванахъ.
Толя Карнауховъ мигомъ перекинулъ оттуда ноги за перила, ухватился за водосточную трубу и, спустившися по ней благополучно внизъ, кинулся къ тарантасу, въ который только что подсадилъ капитанъ Ольгу.
— Розалинда безумной мечты, зашепталъ онъ ей, подбѣгая со стороны противоположной крыльцу, пока она усаживалась, а капитанъ дрожащими отъ счастья руками подкладывалъ ей подъ ноги какую-то подушку, — вы взаправду такъ и укатите въ тетатетѣ съ христолюбивымъ воинствомъ?
— Не правда ли какъ жалко что не съ вами! громко фыркнула она въ отвѣтъ повернувшись къ нему спиной, уткнулась въ уголъ экипажа, и подняла голову.
Всѣ они были тамъ, и глядѣли на нее жадно и удивленно, — и Чижевскій, и Шигаревъ, и Духонинъ съ Факирскимъ, и «стряпчій» Маусъ, и… и Ашанинъ, нѣсколько поблѣднѣвшій, показалось ей, — Ашанинъ, съ его искристыми, насквозь прожигающими глазами и не то злою, не то насмѣшливою улыбкой на устахъ…
Что-то въ родѣ сожалѣнія или раскаянія промелькнуло у нея въ душѣ… О чемъ, къ кому, — она сказать бы себѣ не могла… да и не такова она была чтобъ останавливаться долго на разборѣ своихъ ощущеній… Она на мигъ прижмурилась, открыла опять глаза, остановила ихъ на капитанѣ, робко заносившемъ ногу на подножку экипажа, и проговорила нетерпѣливымъ тономъ:
— Да садитесь же скорѣе наконецъ!..
Онъ заторопился, сѣлъ… Она еще разъ подняла голову, обвела взиравшихъ на нее съ галлереи какимъ-то вызывающимъ взглядомъ, и звонко, своимъ густымъ контральтовымъ голосомъ, крикнула имъ кивнувъ на Ранцева:
— Господа, честь имѣю представить вамъ моего жениха!.. И тутъ же обернувшись къ кучеру, закомандовала уже полною госпожой и хозяйкой:- А ты трогай, и пошибче!..
Тройка дружно рванула, загремѣла, понеслась…
Флигель-адъютантъ многозначительно улыбнулся изъ-подъ прикрученныхъ усовъ, степенно усѣлся съ исправникомъ Акулинымъ въ поданную ему коляску, и коротко отдалъ ямщику своему приказаніе «не отставать».
— О, капитане, капитане, загаерничалъ имъ вслѣдъ Шигаревъ, — о герой Венгерскій, ходить тебѣ на четверенькахъ, быть тебѣ въ ярмѣ!..
— А я тебѣ вотъ что скажу, съ засверкавшими глазами обернулся на него Ашанинъ, — это единственная женщина изо всѣхъ какихъ я знаю которая способна не надоѣсть тебѣ до конца жизни!
— Еще бы! засмѣялся Чижевскій, — она тебя до этого десять разъ успѣетъ разжевать и выплюнуть…
— Въ этомъ-то и прелесть, живо возразилъ московскій Донъ-Жуанъ, — въ этомъ-то и прелесть, какъ ты этого не понимаешь!..
Бѣдный Маусъ ничего не сказалъ. Онъ съ высоты своихъ правовѣдскихъ правъ и нѣмецкой крови такъ долго привыкъ презирать своего русскаго и непривилегированнаго ривала что неожиданное объявленіе побѣды Ранцева надъ ними кинуло его въ жаръ и подкосило ноги… Онъ повалился на диванъ безпомощно и безсильно, и надменные его воротнички, смоченные выступившимъ у него лихорадочнымъ потомъ, повисли внезапно жалкою тряпкой кругомъ его длинной, худой, съ большимъ напереди желвакомъ, нѣмецкой шеи…
