Николай Гарин-Михайловский - Гимназисты (Семейная хроника - 2)
- Тихона работа, - сказал Карташев, задумчиво смотря на лепешки. Папины любимые.
- Вещи переживают людей, - заметил Корнев и, помолчав, прибавил: - Но он настоящий кондитер, ваш повар.
- Ах, какой он симпатичный! - воскликнула Наташа. - Пойдем к нему... пока тут чай заварят... Жаль только, что пьет. Впрочем, говорят, он бросил.
Все трое спустились в аллею. Корнев вдыхал в себя мягкий аромат цветов, сада, деревни, чего-то нового, сильного и свежего, и ему казалось, что никогда он так легко и свободно не шел, как сегодня, в этом безмятежном нарядном уголке природы, по этой аллее с кустами жасмина вдоль белой стены дома, возле этой бочки для стока воды. Все находило место в открытом для впечатлений сердце Корнева. Между деревьев показались постройки: длинный белый флигель, другой под углом, каретник, сарай, большой чистый двор. С крыльца бокового флигеля выжидательно, с чувством собственного достоинства, спускалась фигура мужчины лет тридцати, загорелая, отчего еще рельефнее сверкали его синие глаза и белые белки. Из-под стертой шапки его выбивались русые волосы, от тяжелых высоких сапог сильно пахло ворванью, отчего точно делалось жарче среди этого ясного утра. Карташев, заметив его, быстро пошел навстречу. Тогда и он прибавил шагу. Это был управляющий именьем, Конон Львович Могильный. Привязанная верховая лошадь с опущенной головой и усталым видом говорила, что ее хозяин уже много сегодня ездил.
- Уже успели в поле быть? - спросила Наташа.
Конон Львович только небрежно махнул рукой.
- Вы, вероятно, и не ложились после нашего приезда?
- Я вставал уже...
- Мы к Тихону идем.
- А-а... А я в поле.
Они еще постояли, посмотрели, как он сел, стреноженным галопом пустил лошадь, и пошли в кухню.
Тихон, с длинной бородой и большой лысиной, спокойно возился у своего стола.
- Здравствуйте, Тихон! - приветствовала его Наташа.
Тихон сдержанно повернулся и, рукой придерживая свою лысину, почтительно поклонился.
- Все ли живеньки, здоровы? - спросил он с бледной улыбкой больного человека.
- Спасибо, - ты как поживаешь?
- Живем, - односложно, с легким вздохом, ответил он.
И еще резче этот вздох обнаружил перемену в Тихоне. Когда-то это красивое лицо невольно останавливало на себе внимание выражением особого благородства и осмысленности. Только пьяным оно менялось: опускалось, и глаза смотрели воспаленно и дико. Из-за пьянства его и в городе не держали. Когда в такие минуты его тащили к исполнению его обязанностей, он упирался и грозно кричал: "Пусти! убью!" Но Конон шептал ему что-то веселое на ухо, и мрачное сопротивление сменялось веселым порывом. Он стремительно бросался вперед, обгоняя даже своих временных тюремщиков, и кричал: "Вперед, наша!" Но в воротах усадьбы коварный Конон бросал два презрительных слова: "дурный сказався", - и Тихон сразу стихал и уж покорно шел в кухню. Долго пьянство не имело никакого влияния на здоровый организм Тихона, но теперь желтое лицо его осунулось, начало проваливаться, нос потерял свою форму. Только глаза Тихона смотрели по-прежнему. Было в них что-то угрюмое, и напряженное, и что-то детски чистое, грустное и беспомощное, что тоскливо хватало за сердце. Незадолго до приезда господ Тихон бросил пить, но это еще резче обнажило разрушение. На деревне только головами качали.
- Не жилец, - с пророческим видом шептала высокая костлявая Домаха.
Кучер Николай в ожидании выхода господ стоял у конюшни в красной новой рубахе, подпоясанной тонким пояском, в широких плисовых шароварах. Он курил трубку, старался как можно равнодушнее сплевывать и делался удовлетвореннее каждый раз, когда взгляд его падал на щегольские сапоги бутылкой.
- Николай, выведи Орлика! - крикнул Карташев, появляясь из кухни.
Николай молча кивнул головой. Он даже дверь притворил за собой, как бы желая дать понять, что господам не след шататься по конюшням. Но нетерпеливый Карташев, а за ним Наташа и Корнев вошли следом за Николаем в темную, грязную конюшню.
"Ты тут с прошлого года так и не чистил? - хотел было спросить Карташев, но удержался, треснул по дороге Белого и сердито крикнул:
- Ну, ты!
Белый энергично переступил на другую сторону и, снова повернувши морду, тряхнул ею так, как бы говорил: "Это мы видели... а дальше что?"
- У-у! - потрепал его Карташев.
Белый внимательно насторожился и настойчиво, уверенно продолжал смотреть Карташеву прямо в глаза. Карташев не вытерпел и полез к нему в стойло. Белый, вздрагивая, слабо заржал и еще энергичнее, вплоть уже, обнюхивал Карташева. Карташев подставил ему ладонь: Белый быстро заерзал губами по ладони и сердито фыркнул.
- Даром что скотина, тоже понимает, - философски заметил Николай.
- Принеси хлеба.
Николай повернулся, прошел ровно столько, чтобы показать свою фигуру во дворе, и закричал:
- Несите сюда, кто там, шматок черного хлеба с солью.
Эта русская фигура, напускная важность и простота хохлацкой речи не вязались между собою и производили смешное впечатление неудавшегося, преждевременно разоблаченного маскарада. Корнев с пренебрежительным любопытством следил за Николаем. Тот это чувствовал и конфузился. Хлеб принесла Одарка. Принимая его, Карташев встретился с ее ласковыми, спокойными глазами. Что-то сжало его сердце, сверкнуло радостно и отдалось в глазах вспыхнувшей вдруг Одарки. Она быстро опустила голову и поспешно вышла из конюшни.
- Ах, какая красавица! - вырвалось у Корнева.
- Правда, красавица? - спросила Наташа и, весело выглянув во двор, вернула Одарку.
Наташа стояла с лукавой усмешкой, пока сконфуженная девушка, с опущенными глазами, точно зная, зачем ее зовут, медленно приближалась к ней.
- Что же вы, Одарка, не здороваетесь? - спросила Наташа.
Красавица вскинула своими темными глазами, и румянец залил ее щеки. Она сконфуженно рассмеялась, сверкнула своими белыми мелкими зубами и, проговорив: "Здравствуйте, барышня", - нагнулась к руке.
- Так поцелуемся. - И Наташа крепко, энергично обняла Одарку.
Случайно так вышло, что в момент поцелуя темные глаза Одарки вдруг смело и глубоко на мгновение потонули в глазах Карташева, - и все: и конюшня, и Белый, и Корнев с Наташей скрылись куда-то, была одна Одарка, ее головка, взгляд, подаривший его порывом восторга. Он чувствовал, что опять любит Одарку, и мелькнувшая вдруг мысль, что если б крестьянка Одарка сделалась его женой, обожгла его сильно и сладко. Так и будет: ей он посвятит себя, ей, прекрасной дочери своего народа!.. Белый напрасно беспокойно поворачивался во все стороны, приспособляясь как-нибудь выхватить заманчивый кусок, который замер в протянутой руке Карташева. Кусок и совсем исчез, потому что Карташев с ним вместе вылез из стойла и стремительно бросился к Одарке.
- А со мной?
- Та вже здравствуйте, - рассмеялась Одарка и закрылась рукой.
- Нет, поцелуемся.
Карташев порывисто обнял рукой талию Одарки и поцеловал ее прямо в ее мягкий, открывшийся слегка ротик. Из-под полуопущенных век сверкнул на него замерший, испуганный взгляд Одарки, и, вырвавшись, она уже хотела было скрыться, как Корнев энергично заявил и свои права:
- Что ж, и со мной надо; я - друг его. - Корнев показал на Карташева.
Одарка посмотрела на Наташу и, мягко рассмеявшись, с жестом стыдливости проговорила:
- Ой, лышеньки ж мои!
Наташа только развела руками, и Одарка поцеловалась с Корневым.
Посреди двора стоял Конон и внимательно наблюдал всю сцену.
- Добре нацилувалась? - пренебрежительно бросил он Одарке, когда та проходила мимо него.
- Одчепись, - ответила она и смущенно, отвернувши свое раскрасневшееся лицо, прошла в людскую. Конон молча, с плохо скрытым чувством злобы смотрел ей сперва в лицо, затем вслед и наконец тихо, раздраженно покачал головой, когда Одарка скрылась. Он долго еще смотрел и на захлопнувшуюся за ней дверь и отвел глаза только тогда, когда из конюшни вышли панычи с барышней, а за ними Николай, ведя в поводу Орлика. Тогда он угрюмо подошел ближе и, заложив руки в широкий пояс холщовых толстых штанов, стал вызывающе пытливо наблюдать за действующими лицами.
Орлик - вороная, среднего роста лошадка, с сухой красивой головкой, с синеватым отливом больших глаз, на тонких стройных ножках - стоял неподвижной картинкой, изогнув немного шею и насторожив свои веселые ушки.
- Пусти его! - крикнул Карташев.
Николай выпустил одной рукой повод и трусливо отскочил, схватившись обеими руками за другой конец повода. Орлик начал выделывать всевозможные прыжки.
- Ты на нем ездишь? - недоверчиво спросил Корнев.
- Езжу, - соврал с гордостью Карташев, хотя только всего раз и пробовал проехаться в прошлом году, да и то шагом по двору.
Соврав, Карташев задумался и проговорил:
- Собственно, настоящая езда только в этом году будет, а в прошлом только так.
- Соврал, значит?
- Нет, я уж садился на него... Николай, садился я?
