Собрание сочинений. Том 3. Жак. Мопра. Орас - Жорж Санд
Все же как-то вечером Орас, набравшись храбрости, явился ко мне, хотя, наверное, раз десять готов был повернуть обратно. На него было больно смотреть: он побледнел, щеки у него ввалились, глаза погасли. Растрепанные волосы еще хранили следы завивки, но, пытаясь лечь естественно, топорщились непокорными жесткими вихрами вокруг лба. Он даже не пытался опрятностью прикрыть свою нищету. Весь его небрежный вид свидетельствовал о глубоком упадке духа. Тонкая, искусно плиссированная сорочка была грязна и вся измялась; на сюртуке прекрасного покроя пуговицы частью были сломаны, частью оторвались совсем, видимо, уже несколько дней Орас его не чистил; к ботинкам присохла грязь; перчаток не было, и в руках он держал не свою изящной работы трость, а толстую палку со свинчаткой, словно опасался нападения.
К счастью, мы с Эжени были предупреждены и не проявили никакого удивления при виде происшедшей с ним перемены. Мы притворились, будто ничего не заметили, и, не задав ему ни одного вопроса, поспешили предложить ему пообедать с нами. Мы, правда, только что встали из-за стола, по Эжени за какие-нибудь четверть часа приготовила новый обед, и мы делали вид, что тоже принимаем участие в трапезе; Орас же слишком изголодался, чтобы обращать внимание на наши хитрости. Он ел с такой жадностью, что к концу обеда отяжелел и задремал, сидя на стуле, раньше, чем Эжени убрала скатерть. Соседняя с нами квартира, в которой раньше жила Марта, случайно пустовала. Мы быстро перенесли туда кровать и несколько стульев; затем Эжени подошла к Орасу и ласково сказала:
— Вы плохо себя чувствуете, дорогой Орас, подите прилягте! У нас несколько дней ночевал один наш приятель из провинции, его кровать к вашим услугам. Располагайтесь тут, пока вам не станет лучше.
— Это верно, я совсем болен, — ответил Орас, — и если я вас не очень стесню, то воспользуюсь вашим гостеприимством до завтра.
Мы проводили его в комнату Марты; но, видимо, это не пробудило в нем никаких тягостных воспоминаний. Он словно отупел; и в этой тупости, так не похожей на обычную его живость, было что-то пугающее.
На другое утро он еще спал, когда появился Поль Арсен с ребенком Марты на руках.
— Я принес вам вашего крестника, — сказал он Эжени, которая обожала этого здорового, толстого мальчугана и дала ему имя Эжен. — Его мать сегодня вечером занята, а следовательно, занят и я. Марта дебютирует вечером в театре Жимназ,[156] куда я, как вам известно, поступил кассиром. Матушка Олимпия прихворнула и совсем с ног сбилась. Мы боимся, как бы наше солнышко не осталось без присмотра. Вся надежда на вас: пусть он тут побудет до вечера, если только это вам не в тягость.
— Давайте-ка мне скорее ваше солнышко! — радостно вскричала Эжени, отбирая у Арсена малыша, которого тот в своей наивной и возвышенной любви и не называл иначе.
— Солнышко, что и говорить, прелестно, — сказал я, — но подумала ли ты, какая сейчас произойдет встреча!
— Арсен, — сказала Эжени, — собери все свое мужество и хладнокровие: Орас тут.
Арсен побледнел.
— Неважно, — сказал он. — После того, что вы мне рассказали, я знал, что должен буду встретиться с ним не сегодня-завтра. У ребенка на лбу не написано, как его зовут, и, кроме того, по милости Ораса мальчик не носит имени отца. Бедный крошка! — добавил он, целуя сына Ораса. — Я доверяю его вам, Эжени; не отдавайте его законному владельцу.
— Он его не потребует у вас, будьте спокойны! — ответила она со вздохом. — Предупредите вашу жену, пусть не приходит к нам несколько дней. Орас должен покинуть Париж, и встречи легко избежать.
— Будем надеяться, — сказал Арсен. — Мне кажется, этот человек не может даже смотреть на Марту, не причиняя ей зла. Однако, если она пожелает его видеть, ее воля. До сих пор она говорила, что не хочет этого. Прощайте. Вечером я приду за своим ребенком.
— О, у вас ребенок? — равнодушно спросил Орас, выйдя около десяти часов к завтраку.
— Да, у нас ребенок, — ответила Эжени с тайным лукавством и укоризной. — Как он вам нравится?
Орас взглянул на малыша.
— Он не похож на вас, — так же равнодушно сказал он. — Впрочем, эти новорожденные вообще ни на что не похожи; или, вернее, все они похожи друг на друга. Для меня всегда было загадкой, как можно отличить одного младенца от другого в этом возрасте. А ему сколько? Месяц? Два?
— Сразу видно, что вы не удостаиваете детей своим вниманием! — сказала Эжени. — Ему восемь месяцев, и он просто чудо как хорош для своего возраста! Вам не кажется, что это прелестное дитя?
— Я ничего в этом не понимаю. Однако, если это доставит вам удовольствие, я готов признать его чудом… Но что это я! Невозможно, чтобы вы были его матерью. Я же видел вас восемь месяцев назад… Полноте! Это не ваш ребенок.
— Нет, — резко сказала Эжени, — я подшутила над вами. Это сын нашего привратника, мой крестник.
— И вас это забавляет — таскать его на руках, когда вы занимаетесь хозяйством?
— Может быть, вы подержите его, пока я приготовлю завтрак? — сказала она, протягивая ребенка Орасу.
— Если это ускорит завтрак, я готов; но, право, я даже не представляю себе, как к этому прикоснуться; и если ему вдруг придет охота заорать, тогда уж извините, я его просто положу на пол. Фи! Раз вы не его мать, скажу вам откровенно, Эжени: я нахожу его довольно-таки безобразным, у него такие толстые щеки и круглые глаза!
— Он красивее вас! — воскликнула с непритворным гневом Эжени. — Вы недостойны прикоснуться к нему!
— Ну, вот он и запищал, — сказал Орас. — Позвольте, я отнесу его к дорогим родителям.
Малютка, испугавшись черной бороды Ораса, запрокинул головку и с криком припал к груди Эжени.
— А я, — сказала она, лаская его, чтобы успокоить, — я была бы счастлива иметь такого сыночка, как ты, бедное мое солнышко!
Орас презрительно усмехнулся и, опустившись в кресло, задумался. Прошлое, казалось, проснулось наконец в его памяти; и когда Эжени, посадив крошку ко мне на колени, вышла в соседнюю комнату, он уныло заметил:
— Я действительно не способен оценить радости отцовства, и, кажется, Эжени
