Жизнь номер один - Олег Липовецкий
И в первый же вторник, а общешкольная политинформация проходила по вторникам в актовом зале перед первым уроком, я, заняв позицию за трибуной и предвкушая свой геройский поступок и последующий всешкольный успех, начал: «Главные мировые новости. По словам ведущего новостей радио Би-би-си, во многих европейских школах установлены автоматы для бесплатной раздачи презервативов».
Даже сейчас немалая часть нашего общества считает слово «презерватив» чем-то неприличным и произносит его в аптеке шепотом, не глядя в глаза продавцу. А уж тогда… Сказанное мной произвело фантастический эффект. В зале стало тихо, а в груди у меня пусто, как в космосе. Знаете, когда из живой тишины делается мертвая тишина. Я понял, что совершил что-то чудовищное. Что, может быть, лучше даже было бы забеременеть, как Юля, чем сказать такое. Но остановиться уже не мог и угасающим голосом завершил свое обращение: «Предлагаю поддержать эту идею и в нашей школе тоже установить такой аппарат, чтобы оградить молодежь от нежелательных последствий…» Тут я, поперхнувшись гробовой тишиной, замолчал и, подняв глаза от тетрадки, увидел четыреста пар замерших глаз, четыреста приоткрытых ртов и свое политическое будущее. Среди оцепеневших моих современников лишь две фигуры обозначили движением свою принадлежность к миру живых. Первая принадлежала уборщице тете Свете, которая стояла за последним рядом сидений на ступеньках, ведущих в кинобудку, и, глядя на меня, медленно крутила пальцем у виска. Вторая на первом ряду многообещающе сняла очки и откашлялась голосом директора школы. Сглотнув тошнотворный комок и набрав в грудь воздуха, я практически выкрикнул: «А теперь к новостям Родины!» – «Не надо! – Директор встала и, обернувшись к залу, объявила: – Все на урок. Политинформация закончена».
Для меня политинформация была закончена навсегда. Через пятнадцать минут на экстренно созванном заседании комсомольского актива председателем организации мне было предложено сдать комсомольский билет, чтобы не позорить чистые ряды юных коммунистов. Я был потрясен. Это было вопиющей несправедливостью. Всю свою сознательную жизнь, начиная со вступления в пионеры и заканчивая этим черным вторником, я не мыслил себя вне организации. Я искренне стремился к будущему и верил в идеалы, подаренные мне коммунистической партией, а меня выгнали с позором. Но это еще не все. Обо мне написали в стенгазете. Статья называлась «Только гад разврату рад». Ну то есть там, конечно, не писалось, что именно я гад, но вы же понимаете… Кроме того, естественно, «неуд» за поведение и папу в школу. В этот раз он меня не поддержал, и дома последовали репрессивные меры: прекращение финансовой поддержки и резкое ограничение временных свобод.
В общем, мой юношеский мозг был ошарашен таким избиением меня невинного, и у него случился перелом. Да. Такой вот диагноз – перелом мозга. Я вдруг понял, что все, во что я верил столько школьных лет, – неправда. Что этим людям не важно то, что происходит на самом деле. Они не хотят, чтобы было лучше. Они хотят, чтобы все всегда было стройно, понятно, под барабан, горн и знамя. И я восстал. Это, конечно, не было, как сказано у классика, «бессмысленным и беспощадным» русским бунтом. Да и не могло таковым быть. По крайней мере, русским – точно. Это был запланированный переход через Рубикон. Из кабинета комитета комсомола вышел уже другой молодой человек, познавший разочарование в идеалах и решивший изменить себя для того, чтобы никогда не быть похожим на тех, кто остался внутри комнаты.
Стать другим не так-то просто. Чтобы стать другим внутри, нужны время и силы; чтобы стать другим снаружи, нужны время и деньги. Собрав в кулак всю свою волю, я начал курить и слушать группу «Аквариум». И то и другое неожиданно понравилось. Первое приходилось скрывать, зажевывая запах добитых окурков различными пахучими субстанциями, начиная от зубной пасты и заканчивая невкусной листвой комнатных растений. Со вторым проблем не было.
Проблемы были с финансами. И их пришлось решать. Мой папа на просьбу об увеличении дотаций ответил просто: «Сынок, если тебе мало денег, которые мы тебе даем, иди и заработай». Я благодарен ему за эту простую формулу, которой пользуюсь до сих пор. А папа тогда был удивлен столь быстрым развитием событий. На следующий день я был принят на работу санитаром хирургического отделения. У меня появилась трудовая книжка, где синим по зеленому было написано, что я принят на о,5 ставки, на «легкий труд» в центральную районную больницу г. Питкяранта.
Целый месяц я копил «родительские» и ждал дня своей зарплаты, каждое утро перед школой отправляясь на свою новую работу, чтобы разгрузить вместе с коллегами привезенное из прачечной в больницу чистое белье. После школы совершался обратный акт с тем же бельем, но уже не таким чистым.
Через месяц, получив свои вожделенные сорок семь рублей, добавив к ним рублей пять родительских дотаций и сорвав шляпку с гриба-копилки, что позволило довести общую сумму до фантастической цифры шестьдесят рублей, я отправился в единственный и неповторимый универмаг нашего города, который заменял жителям города П. все магазины и назывался, в отличие от всего остального, оригинальным коротеньким словом «МИР».
Школьный костюм самого большого размера обошелся мне в сорок два рубля. Двенадцать рублей стоили огромные ботинки из свиной кожи, называемые в народе «говнодавы». Четыре рубля я отдал, чтобы укоротить в ателье рукава пиджака, вставить плечи и ушить в поясе брюки. Около рубля стоили дешевые сережки-гвоздики. Остатки пошли на четкие сигареты «Стюардесса».
В воскресенье, когда в хирургии дежурил молодой врач Виктор Викторович Сенцов, с которым у меня сложились дружеские отношения, я нарисовался на пороге ординаторской и, получив соизволение войти, стал практически бить челом об пол, уговаривая своего большого друга проколоть мне ухо. Доктор, естественно, сначала наотрез отказывался, потом пытался меня отговорить, потом врал, что никогда этого не делал, но, уступив моему брандспойтовому напору, сдал свои позиции со словами: «Протыкать будем левое – в правом носят голубые». Так я, кстати, между делом узнал, как вычислить этих загадочных мужчин, которых, по слухам, надо было опасаться и о которых реальные пацаны говорили или плохо, или ничего. Ну, голубые – это ерунда, ведь через десять
