Виктор Миняйло - К ясным зорям (К ясным зорям - 2)
Украл Юхим Секлетину юбку? Били его мужики веревочными вожжами?
А лорд Керзон выкрадывает у нас государственные тайны, так чем его, собаку, бить?.. Оглоблей, только оглоблей!.. Да к тому же дубовой.
Опрокидывает Юхим кринки в чужих погребах? Бывает, что и опрокинет ненароком. Бьют его мужики и за это. А лорд Джордж еще и не такую кутерьму устраивает в нашем доме руками разных дейвисонов и стен-гардингов. И вот я, Иван Иванович, присуждаю его к смерти - к политическому небытию, исчезнет, как привидение от Отченаша...
Но наш буковский воришка Плескало куда благороднее вельможного лорда: как изловят его мужики с поличным, так поднимает вверх руки и кается: "Люди добрые, не буду, ну, ей-богу, не буду, провалиться мне на этом месте!.." Ну, его, конечно, все равно бьют, как уже сказано, мокрыми веревочными вожжами. С умом бьют. Потому как Плескало никогда не грозился спалить кому-нибудь хату.
А лорд, бес ему в ребро, еще и угрожает!..
Ох и написал бы я тебе, вельми не уважаемый лорд, письмо запорожское, так Чичерин не пропустит...
Думаю и гадаю: что же делать?
Призвал на совет и Евфросинию Петровну.
- Так ты что ж, может, хочешь вытащить его на суд?
- Конечно, хочу, но вся беда в том, что он на мой суд не явится.
Посидел я и подумал. А потом и говорю жене:
- Вот я получаю сорок пять и ты - тридцать рублей. Давай, - говорю, посидим с месяц на картошке, а эти семьдесят пять рублей отошлем в "Известия", пускай собирают на новые аэропланы. Можно добавить к этому и мои серебряные часы, которые дали мне в армии за стрельбу.
Мучилась Евфросиния Петровна долгонько. Все пересчитывала на пальцах и новые сапожки, и костюм для меня, и велосипед, и сено для коровы, и ботинки для Виталика, и самовар, и умывальник, и кашемировое платье, одним словом, множество вещей, которых у нас нет и которых мы уже не купим, и сравнивала все это с пропеллером для аэроплана.
И никак не могла себе представить, почему пропеллер лучше маркизетовой кофточки.
- Ой Иван, Иван, тебе работать бы не учителем, а бесом, что искушает, в грех вводит!..
И, тяжело вздохнув, отказалась и от фильдеперсовых чулок.
Я поцеловал свою любимую жену, как Рокфеллер свою - за отказ от золотой ванны: обойдусь, мол, и мраморным бассейном...
К нам присоединилась и Павлина, - она только что вошла.
- Я - десять рублей. Больше, к сожалению, нету.
- Ну, хорошо, завтра скажем Ригору.
На следующий день зазвонили на сходку.
Ригор Власович и Сашко Безуглый долго ругали Керзона и весь мировой капитал, я тоже высказал свое мнение. Проголосовали дружно, даже богатеи, когда узнали, что бомбы с буржуйских самолетов могут угодить и в их хаты.
Только Тубол не сдавался.
- Моя хата, - говорит, - под цинковой крышей. Что, у них глаз нету, куда кидать их, энти бонбы?!
Так и не дал ничего.
Даже Юхим Плескало решил поддержать общество.
- Чтоб, значца, тот лорд не задирался, жертвую, - говорит, - три пуда рыбы на еропланы.
Поначалу все одобрительно зашумели, но Ригор Власович покачал головой.
- Ай-яй-яй, граждане и товарищи!.. Да чью же рыбу он жертвует - нашу же с вами, лихоманка его матери!.. Ну, смотри мне, Юхим, ты такой же живоглот, как и лорд Керзон! Я тебе дам вот такой ультиматум! Еще раз изловим с рыбой, отправлю тебя не в тюрьму, а к тому дурному Керзону. Будете там друг у друга рыбу красть!
Сашко Безуглый предложил еще - чтобы на самом большом аэроплане нарисовали здоровенную дулю в ответ на ультиматум Керзона.
Собрали буковцы триста двадцать четыре рубля и пятьдесят копеек деньгами, сто тридцать пять золотников сережек золотых и три фунта и шесть золотников серебра.
Посылать такие большие ценности по почте побоялись, потому выбрали трех ходоков в Харьков с наказом найти писателя Остапа Вишню, а тот, мол, самого всеукраинского старосту знает и передаст в собственные руки, чтобы побыстрее те аэропланы построили. И еще, мол, пусть дед Остап (если такой он остроумный и мудрый, так уже далеко не молод!) приедет к нам в Буки, тут его таким медом угостят, что после первой кружки не подымется, после второй - своей бабы не узнает, а после третьей - бога увидит.
- Так он же, Остап, - говорю, - безбожник, да еще какой!..
- Ну, так после третьего меда он и в аду найдет прохладное местечко!..
И очень любо мне было, что нахальный ультиматум Керзона так расшевелил наших буковчан.
И подумал я: "Ага, чертов сын, бесславный лорд, попробуй-ка, тронь нас! Как придется защищать революцию, то не только последней рубашки не пожалеем, но и самого живота!.."
И еще одно событие произошло в тот день. Наймит Балана - Мить Петрук тоже записался в комсомол.
То ли Павлина это постаралась, то ли сам за ум взялся, протиснулся в первые ряды и поманил рукой Ригора Власовича.
- Пойдите сюда, дядь!
- Чего тебе?
- Да-а... Хочу сказать.
- Что у тебя?
- Ну, про того лорда... про Керзона...
- Ладно, сейчас.
Ригор Власович взял Петрука за руку и, как маленького, вывел на крыльцо сельсовета.
- Только картуз скинь. - Полищук обвел взглядом сходку. - Ну, тише! Сейчас наш сельский пролетариат Мить Петрук, который служит у эксплуататора Балана, скажет, а вы послушайте... Ну, Мить, не робей!
Но Мить смутился. Даже побледнел от волнения. Потом зажмурился и ломающимся баском выпалил:
- Этот Керзон... Керзон... чтоб он рехнулся... И буржуи... и буковские богатеи... До каких же пор на них робить?!
- А ты в песочке поиграйся!
Парнишка тяжело вздохнул и досказал:
- Дядь Ригор, а запишите меня... чтоб бить их... буржуев... богатеев!
- Вишь, - зачастил кто-то из богачей, - кормишь его, воспитываешь, а он камень за пазухой держит! Гоните его, Тадей, чтоб и духу его в хате не было! Ко всем свиньям!..
Ригор Власович потемнел от гнева.
- Цыц, вы, живоглоты, мироеды!.. Вы еще не знаете своей беды!.. Вот этот Мить, которого вы и за человека не считаете, завтра... Не сомневайся, Мить, ты сейчас грязный и темный, но за тобой стоит агромадная сила! Советская власть - та сила! Запишем тебя всем миром в комсомол. Ладно?.. Кто, товарищи и граждане, за то, чтоб этого малого революционера записать в комсомол?.. Согласны?.. Ну, вот видишь, все за тебя, кроме живоглотов... Вот, Павлина, еще один борец за трудящихся. А это большое дело, когда партии молодая помощь идет. Не только Керзон, а и весь мировой капитал пускай задумается об этом. И вы, живоглоты, подумайте. Вы уже одной ногой в могиле, а молодежь идет в коммуну. Ответим, товарищи, на ноту Керзона своей нотой - чтоб Красная Армия была крепка, чтоб хлеба у нас в амбарах было полно, чтоб четырехполка и урожаи добрые, чтоб все берегли нашу революцию и советскую власть. Да здравствует мировая революция и товарищ Ленин!
Ригор Власович снял фуражку и, подняв голову, затянул "Интернационал". Все подхватили, покатилось эхо: и если гром великий грянет!.. Гром великий грянет... Грянет!..
И это будет звучать в моей душе вечно.
ГЛАВА ВТОРАЯ, в которой автор рассказывает, как Степан не
использовал представляемые ему возможности
Гнедой жеребец коротко заржал, поравнявшись с первой хатой на околице Буков. Маленькие острые уши его засновали из стороны в сторону, ноздри расширились, по коже на ребрах прошла дрожь. Степан погладил его по налитой шее, пробурчал успокаивающе: "Ну, ладно, ладно!.." - и тихонько натянул поводья.
Жеребец пошел боком, затанцевал и замахал головой в такт шагам.
У Степана затекла нога, которой придерживал ножны сабли.
Высвободил носок сапога из стремени и с облегчением вытянул ногу. По бедру забегали мурашки, и он даже сморщился от неприятного покалывания где-то в глубине мышц.
Смеркалось. Гудели хрущи, бились об него с глухим шелестящим звуком, ползали по гимнастерке. Степан с отвращением сбрасывал их на землю, щурился. Кавалерийский карабин, висящий на спине, натер магазином хребет.
Возле двора Василины Одинец остановил жеребца, устало сполз с седла, привязал повод за столбик. Сухорукая мать Василины выглянула из сеней и мигом скрылась в темноте.
- Эй, - крикнул Степан, - позовите-ка дочку!
В дверях больше никто не появлялся. Степан, теряя терпение, тихо выругался и направился к хате.
- Здравствуйте!
Плескалась вода. Василина мыла посуду после ужина.
- Слышь, - позвала старуха с топчана, - это они к тебе... Может, еще чего привезли.
Двое Василининых мальчуганов осторожно подошли к Степану сзади, трогали эфес сабли. Маленькая девочка, сидевшая с бабушкой на топчане, заговорила о чем-то беззаботным голубым голоском. Внезапно замолкла, засопела, выскользнула из бабушкиных объятий, сверкнув голым задком.
- Цего-то захотелось, - сказала она серьезно, присев над помойным ушатом.
- Бесстыдница! - глянула на нее через плечо Василина. - В хате чужой дядя, а она, такая девица!..
- Я исцо маленькая...
- Она еще маленькая, - подтвердил Степан, подошел, нагнулся, погладил мягкие волосики ребенка и протянул ей длинную леденцовую конфету. - Нате и вам, - одарил он и мальчиков.
