Николай Сумишин - Уроки
- ...Любарец! - послышался голос Никиты Яковлевича. - Ты что, дремлешь?
Роман непонимающе посмотрел на учителя, который только что рассказывал о достижениях современной литературы.
- Наверное, надо подняться, когда с тобой говорит учитель.
Роман встал.
- Ты меня совершенно не слушаешь, - сказал Никита Яковлевич. Он играл карандашом и смотрел только на него.
- Почему?.. Я...
- Ну, что ж, тогда повтори мои последние слова.
Казалось, что Никита Яковлевич начал этот неприятный разговор просто так, для развлечения: вопрос он ставил лениво, легкая улыбка блуждала на его равнодушном лице.
В ушах Романа звучали единственные слова учителя, и после некоторого колебания он произнес их:
- Они были полпредами нашей литературы...
Карандаш замер в руках Никиты Яковлевича. Он медленно поднял глаза на Романа.
- Кто "они"?
В классе стало тихо-тихо, словно все вышли, оставив их один на один Романа и учителя.
- Извините, - сказал Роман. - Я действительно не слушал, поэтому не могу повторить ни одного вашего слова.
- Интересно! Очень интересно! - произнес Никита Яковлевич. - И как ты объяснишь это... элементарное неуважение? - На его лице, как и раньше, блуждала неприятная усмешка, но взгляд был встревожен.
Еще не поздно было отступить, направить разговор в привычное русло, но какая-то неведомая сила, властная сила, которая оказалась выше Романа, заставила его сказать то, о чем он не раз думал:
- Я не люблю... ваших уроков. Они меня просто нервируют...
Никита Яковлевич побледнел, лоб его прочертили морщины. Он раскрыл зачем-то классный журнал, затем машинально закрыл его и дрожащим голосом сказал:
- Я тебя не задерживаю...
Роман собрал книги, затолкал их в портфель и вышел из класса.
Потом был разговор с директором школы. Василий Михайлович, как всегда, произносил избитые фразы. Недаром среди учеников ходит шутка, что директор набит пустыми словами, как диск учебного автомата холостыми патронами. Роман усмехнулся. Заметив это, Тулько повысил голос, поднялся, оперся обеими руками о стол.
- Уважение, элементарное уважение к человеку, который пятнадцать лет воспитывал таких, как ты, - уважение!
- Уважения не требуют, его заслуживают, - спокойно сказал Роман.
- Ты смотри, каков! А? Какой умник! Что же, иди! Скажу только, что Никита Яковлевич из-за тебя оставляет учительство. Все. Иди.
Роман давно чувствовал, что за спинами учеников, идет какая-то сложная и не каждому понятная игра, всех она мучает, угнетает, но никто почему-то не смеет сказать правду.
Он посмотрел в глаза директору, которые, казалось, ничего, кроме злорадства - все-таки допек! - не выражали, - посмотрел и увидел в них так много для себя. Конечно, виноват во всем этот человек.
- Это вы! Вы виноваты!.. Во всем виноваты!
Глаза директора широко раскрылись, в них заплясали огоньки гнева.
- Вон! Вон отсюда! - закричал Тулько.
Комната просторная, светлая - три окна в мир, вылепленный из желтой ваты. Хаты еще глубже погрузли в землю, утонули в желтых деревьях. А вон петух сошел с дорожки, и только красный гребешок на желтом фоне.
Роман взял какую-то книгу, раскрыл наобум и зашагал с ней по комнате.
Не заметил, как остановилась на пороге мать, как прислонилась к дверному косяку и скрестила на груди руки. Когда наконец увидел, от неожиданности вздрогнул.
"Директор, наверно, рассказал ей уже обо всем. Мать работает в конторе, а он там бывает ежедневно. Конечно, рассказал, вон как рано она прибежала".
Роман сел к столу, бросил книжку.
- Теперь все правильно, мама!
Мать вытерла слезы концом темной косынки.
- Если бы жив был твой отец...
- Не плачь, я тебя прошу...
- Твой отец был добрым. Откуда, не пойму, у тебя столько жестокости!
- Отец мне не выговаривал бы за то, что правду сказал...
- А взял бы ремень... Пора уже думать, с кем и как ты разговариваешь. Семнадцать лет - не семь...
Мать села рядом, взглянула умоляюще.
- Рома, сходи к ним, прошу тебя. Сходи к ним, извинись.
- Нет.
- Пожалей мать...
- К директору не пойду!
Мать склонилась на руки, помолчала, затем сказала с болью:
- Ты подумай, как ты живешь, сынок.
- Думаю, мама. Уже решено: иду на завод.
Мать вначале посмотрела испуганно, затем промолвила тихо:
- А ты и в самом деле уже взрослый!
Улица, на которой живут учителя, - за плотиной. Дома там все одинаковые, поэтому не так-то легко отыскать дом Никиты Яковлевича. Тем более за прудом Роман бывал редко, да и вечер уже опустился на городок. Окна в домах светились ярко, свет падал белыми столбами на улицу. Роман шел серединой улицы, и тень его перебегала то на одну сторону, то на другую.
"Вот, кажется, его калитка..."
Открыл и нерешительно остановился перед массивными, покрашенными в красный цвет дверьми.
На стук вышла жена Никиты Яковлевича Лина Васильевна.
- Добрый вечер! - поздоровался Роман.
Женщина кивнула и сказала негромко, даже, как показалось Роману, неприветливо:
- Заходите...
"Тоже уже знает..."
На столе светился ночничок, комната была наполнена легкой музыкой играл магнитофон. Никита Яковлевич сидел за столом в мягком кресле с высокой спинкой - глаза у него закрыты. Не заметил? Нет, кивнул на второе такое же кресло: садись.
Роман сел, огляделся вокруг. Затем уставил взгляд на Никиту Яковлевича. Роман смотрел на него и думал, что не может найти ни одного слова, которое было бы сейчас к месту.
- Никита Яковлевич, - прошептал он.
Учитель вздрогнул, ожидающе взглянул на Романа.
- Никита Яковлевич, вы действительно... оставляете школу?.. Из-за меня?
Учитель будто и не слышал вопроса, только, наверное, через минуту на его лице появилось что-то похожее на улыбку.
- Нет. Была стычка, так, поверхностная. - Он выключил магнитофон. - Ты вот скажи, кем ты хочешь стать?
- Я? - Роман растерялся: вопрос был неожиданным. - Не знаю.
- Не знаешь... - раздумчиво произнес Никита Яковлевич. - Представь себе, я тоже когда-то не знал. Не знал... Друзья, помню, документы в Каменец повезли, а я чего-то жду... Не было у меня мечты, вот я и склонился к простейшему. А простейшее - пединститут в Каменце. Близко, удобно. Мать была довольна... - Он говорил серьезно, не чувствовалось иронии в его голосе, хотя ясно было, что он глумился над началом своей взрослой биографии.
- Вы хорошо знаете предмет, - сказал Роман, чтобы хоть что-нибудь сказать.
Никита Яковлевич только мельком взглянул на Романа, но ответ его прозвучал ясно - однозначный, нехитрый ответ: для педагога знать свой предмет мало...
"Правильно. Учитель - это прежде всего воспитатель".
- Вы обиделись на меня? - тихо спросил Роман.
Никита Яковлевич вздрогнул, нервно повел головой, зачем-то достал очки, повертел их в руке.
- Тогда обиделся... На уроке... Потом прошло... Ты молодец, что выложил правду. - Последние слова были сказаны тяжело, и Роман почему-то подумал, что им предшествовали не менее тяжкие раздумья. Он хотел уже извиниться, даже рот уже раскрыл, но Никита Яковлевич вскинул руку с очками и почти испуганно прошептал: - Нет! Нет! Нет...
Лина Васильевна принесла чай и печенье. Над стаканами поднимался пар.
- Угощайтесь, Роман.
- Спасибо.
Никита Яковлевич прищурился, затем надел очки, спрятал глаза за стеклами и сказал как-то весело:
- Знаешь, Лина, юноша еще не решил, кем быть.
- Успеет, - сразу ответила жена, словно держала это слово наготове.
- Я в вечернюю перейду, - нерешительно произнес Роман. - И на завод...
Никита Яковлевич снял очки, внимательно и серьезно посмотрел на Романа:
- Ты надумал оставить школу?
- Вечерняя есть... В принципе какая разница?.. - Роман был уже не рад, что высказал сокровенное, то, в чем еще и сам не разобрался.
Лина Васильевна неслышно вышла на кухню, но тут же снова вернулась:
- Может, пусть он на картины посмотрит?
Никита Яковлевич молчал, и Лина Васильевна, скрестив руки на груди, направилась в соседнюю комнату. Громко щелкнул выключатель, на пол упал яркий сноп света.
Картин было пять. Большие, громоздкие, они стояли вдоль стен, словно только что привезенные из магазина. Роман никогда не видел настоящих картин. Он никогда не бывал в Третьяковской галерее, в Эрмитаже. Когда же случайно читал в книгах о художественных полотнах, то часто задумывался: "Интересно, смог бы я разглядеть, почувствовать их очарование, тронули бы они меня так, как взволновали, вдохновили на образное слово писателя?"
Однажды, это было давно, блуждая по областному городу, он набрел на объявление о выставке местных художников. Решил зайти. Картины, помнит, не взволновали его. Рассматривал их, искал в них что-то особенное, что-то такое, что бы взволновало воображение, но так и не нашел.
Теперь опять перед ним картины. "Мальчишка на дороге" - только так можно назвать одну из них, хотя никакой дороги не видно. Необозримый простор перед подростком. Чисто, бело. Далеко позади какие-то руины, и, кажется, подбитый танк. Очень далеко позади. Силуэт танка едва угадывается в седине пространства. Одежонка на парнишке скромная, даже бедная, светлых тонов. Рукава сорочки широкие, словно наполненные ветром. Руки несколько отвел назад, поэтому казалось, что он вот-вот прыгнет в эту белую, необъятную неизвестность. Но больше всего поражали глаза. В них была нерешительность, но уже побежденная - борьба состоялась, борьба отчаянная и бескомпромиссная...
