Ростислав Титов - И все-таки море
Ушел тогда Вася с горькой обидой, и я подумал, что наверняка в его более чем двадцатилетней карьере бывали ситуации и поопаснее, а вот эту, может, последнюю служебную обиду не забудет он, и станет она самой горькой...
Горели капитаны - и восставали из пепла, как птица Феникс. Саня Чекин пришел к нам на третий курс. Пожалуй, Саня больше всего пришелся по душе "Толпе" тем, что хорошо играл на пианино. На какой-то сессии аудитория, где проходил экзамен, находилась рядом с другой, где стояло пианино. Вышедшим успешно Саня играл туш, а "выкинутым"- похоронный марш Шопена. Впрочем, кажется, был вариант переделки Шопена под туш.
Санька был отличный яхтсмен, долго командовал учебной баркентиной, а потом перешел на "железные" учебно-производственные суда. С ним я несколько раз ходил в моря. Хорошо мне жилось, спокойно, уютно. По Лондону две недели шатались, к Шерлоку Холмсу забегали, к Мадам Тюссо. В Италии ездили из Савоны на агентской машине в Сан-Ремо. А однажды в зимнем Бискайе, когда под девять баллов было, Саня помогал мне разрабатывать ситуацию для задуманной книги, где было много судоводительского. Помню, карта, на которой мы вели расчеты действий моего героя, елозила по столу, и ветер ревел за бортом, а в трюмах у нас был не слишком удачный груз - гранитные блоки из Швеции, которые везли в Марина-ди-Каррару для обработки. Позже и они начали елозить, и когда открыли трюма, искры оттуда посыпались...
И Саня погорел на УПС, сложным путем, какая-то и его вина присутствовала, но главное - надо было его "убрать". И тоже восстал. Когда я его нашел, имел он под своим началом не самую хилую фирму, возил меня по офисам полдня, солидно все выглядело, в арендованный ими район порта его самого не сразу пропустили парни в пятнистых куртках.
Здесь мне ясным стало, что капитализм, как утверждал Карл Маркс, потогонная система. Санина фирма связана с американской "Sea-Land", приходят к ним линейные теплоходы по расписанию, и когда швартуется Санькин "Ян Речер", он трое суток не вылазит с причала, ночует там - и организует-обеспечивает дело в лучшем виде.
А Валя Митко прибыл ко мне в Таллинн через месяц после того, как я вернулся из Питера. Он у нас в мореходке имел прозвище "Митко-миллионер", мама у него заботливая, денежные переводики исправно слала. Потом тоже обосновался на берегу, вроде бы по коммерции. Сейчас служит советником в какой-то фирме, она ему за успешную операцию премию присудила: прикатил на неделю в Таллинн с женой, "Дикой Барой", так ее прозвали в юные годы за буйные золотистые кудри. Валька всегда был говорливым и шумным, моя сестра, встретившись с ним у меня дома, объявила: "Таким ты и остался - трепачом!" Но не стали бы фирмачи держать у себя советником лишь трепача. Он тоже дело делает - и хорошо.
Наше поколение получило после войны полностью разрушенную страну (вспомню опять Петергоф осени сорок пятого года). Другое дело - какой ценой и какими затратами энергии удалось все это восстановить в невиданно короткие сроки. Но ведь восстановили! Теперь, когда большинство из нас отдыхает на "заслуженном", скучно сидеть сложа руки. По себе знаю.
Когда стал пенсионером, год-два был занят другим - боролся с болью и готовился к смерти. Но когда ожил, сразу затосковал по работе. И, найдя ее, воспрянул. Хотя дело было вовсе мне незнакомое, новое. Но связанное с морем и морскими проблемами.
Виктора-лауреата понимаю: он вынужден свои таланты и энергию тратить на дачный участок и "фасиенду": обнаружилось, что плотник он прекрасный - прямо столяр-краснодеревщик. Алексей Алексеевич трудится исправно в котельной, Саня Чекин успешно реализует свои богатые капитанские знания. Валя Митко достойно обслуживает коммерческую фирму. Гена Буйнов железной рукой обеспечивает сферу спасания на Балтике. Митяй Савицкий, несмотря на все невзгоды, тянет свою фирму. Все - работают.
Да и последний из наших "плавающих могикан", капитан Владислав Есин водит огромный теплоход "ро-ро" по океанам, ему больше всего завидую.
Пока человек трудится - он живет. Нет иной формулы жизни.
...Уезжал я из Питера 17 августа 1994 года с тоской. Стал бы "невозвращенцем", ежели б не семья, не родные люди в Таллинне. И вечер был серый, хмурый, и поезд нам подали не к перрону, а за полкилометра от него, в темноте тащил чемодан к вагону. И тогда еще решил: вернусь сюда обязательно! Сестра моя уже три года ездит в Питер, каждый раз объявляя: "Еду в последний раз!"
В город этот мы возвращаемся не только, чтобы встретиться с друзьями или поплакать в тряпочку по былому, невозвратному. Здесь ведь мы и любили, лирика тоже присутствовала.
О лирике нельзя забывать. Я ее подам опять-таки в несколько условном плане. Это не просто рассказ о себе, о долгом пребывании в Ленинграде (тогда еще Ленинграде!). "Он" в моем рассказе - это и я, и еще кто-то из нашего поколения...
БОЛЬ ВОСПОМИНАНИЙ
Две вечных дороги - любовь и разлука
Проходят сквозь сердце мое...
Но перед тем, как выйти в море лирики, вспомню один теплоход. Он выступит тут как бы персонажем, героем. Тоже лирическим.
Люди, чья судьба связана с ЛВИМУ 60-70-х годов, хорошо его знают. Я впервые ступил на его трап в сентябре 1962 года. Был тогда "Зенит" молодым и белоснежным. И вскоре прославился во многих портах Европы. Его "завалинка" полукруглый диван в вестибюле - был как бы клубом для моряков и нас, временных гостей. Не могу уже вспомнить, сколько раз мне доводилось плавать на нем. Всякое бывало. И я научился узнавать обводы "Зенита" издалека, сразу отмечать его среди встречных судов. Так немедленно узнаешь родного человека в толпе...
Через него прошли несколько поколений мореходов ЛВИМУ. Но судьба его была на закате грустная. В последнем рейсе, в проливе Бельт, под форштевень сунулся катер с хмельными американцами, погибли двое детей. "Зенит" стоял арестованный, когда мы проходили мимо. И, словно в наказание, его перегнали скоро в Пакистан, где и разрезали "на иголки".
...Последний мой рейс на "Зените" был не за кордон, а в родные края. Об этом и расскажу. Только еще раз напомню: "он" - это не "я"... ну, не совсем "я". Кажется, что-то в таком духе могли передумать и пережить мои друзья, попав в места, где прошли их юные годы.
Итак, "Зенит" пришел в мой город после нескольких месяцев отсутствия на родине. И вышел в недальнее плавание - в Ленинград...
То странное плавание началось на гладкой майской воде, по палубам бегали детишки моряков, не видавшие пап с января; когда он после полночи забрел на мостик, второй штурман там нес вахту на пару с супругой; привычно дрожало тело судна; затухал позади суматошный день, и впереди его ждал Ленинград, где не бывал два года...
29.05.85. Давно знакомый этот теплоход одряхлел, течет, как старое корыто. Скоро ему исполнится двадцать пять - возраст глубокой старости для железного судна. Корабли, как и собаки, стареют гораздо раньше нас. А ведь был-то какой - щеголеватый, задорный и - будто даже с гусарскими усами!
...Пришвартовались к 25-му отстойному причалу. Здесь он был семь лет назад, когда вернулся с Кубы и из США. Кажется, все тот же дым застыл над Адмиралтейским заводом, те же штабеля цинковых чушек высятся на причале, и сам он - тот же. Однако биологи доказали, что каждые семь лет все клетки человеческого организма обновляются полностью - значит, и он абсолютно иной по сравнению с 1978 годом. А если считать от шестьдесят второго, когда впервые попал сюда, то уже трижды все в нем изменилось.
В это не верится, он же прекрасно помнит себя, свои мысли и переживания той поры - особой разницы не видится. Например, никак не может он согласиться, что в шестьдесят втором не было на свете дочери, - она существовала, жила всегда! Эта странность мешала (или помогала?) сорок дней, которые провел в Ленинграде: дочь и жена властно вторгались в диковинную жизнь прошлого, нежно и сердито гнали прочь боль воспоминаний.
Мысль о всегдашнем присутствии жены и дочери пришла в голову ему сразу, как только проехал на трамвае No 28 от больницы Мечникова до главных ворот Ленинградского порта.
...Он ехал по Среднеохтинскому, через улицы Новгородскую и Некрасовскую, по проспекту Огородникова, через проспект Газа, мимо грязно-розового дома со ржавой решеткой перед хилым сквериком, и мучительно старался вспомнить, какого цвета был этот дом раньше, и былая, ушедшая в невозвратность любовь колола ему сердце, он заставлял себя отворачиваться от розового дома и вспоминал другое: на теплоходе его ждала дочка со своими милыми сокрушениями и редкими радостями, и никому не нужное прошлое уходило на какое-то время, чтобы вернуться через час или через сутки.
................................................
Сначала был дом в конце переулка с непонятным названием - Басков.
Несколько дат запомнились отчетливо, особенно одна - 8 января 1948 года. За Дворцом культуры имени Кирова тогда располагался обширный пустырь, навалило много снега, и они втроем поехали туда покататься на лыжах. Кроме него, был бедный Вадька и еще кто-то не запомнившийся. Бедным Вадьку назвала позже Мария Михайловна, ее мать. Потому что как раз Вадим привел его - на горе себе! - в тот дом, зашел вечером 13 декабря в кубрик и предложил: "Пошли, а? Я с девочкой познакомился - чудо! У нее мама добрая, патефон есть..." Напросился в компанию еще Коля Гребенюк, командир взвода, фронтовик, с усами - редко кто в то время носил усы.
