Леонид Андреев - Том 5. Рассказы и пьесы 1914-1915
Татьяна Николаевна. Нет, я не за этим… Антон Игнатьич! Вы должны простить меня, я пришла просить у вас прощения.
Керженцев (удивленно). В чем?
Татьяна Николаевна. Простите меня… Он слушает нас, и мне неловко говорить… Теперь моя жизнь кончена, Антон Игнатьич, ее унес в могилу Алексей, но я не могу и не должна молчать о том, что я поняла… Он нас слушает.
Керженцев. Он ничего не понимает. Говорите.
Татьяна Николаевна. Я поняла, что я одна была во всем виновата — без умысла, конечно, виновата, по-женски, но только я одна. Я как-то забыла, просто мне в голову не приходило, что вы можете еще любить меня, и я своей дружбой… правда, я любила быть с вами… Но это я довела вас до болезни. Простите меня.
Керженцев. До болезни? Вы думаете, что я был болен?
Татьяна Николаевна. Да. Когда в тот день я увидела вас таким… страшным, таким… не человеком, я, кажется, тогда же поняла, что вы сами только жертва чего-то. И… это не похоже на правду, но, кажется, еще в ту минуту, когда вы подняли руку, чтобы убить… моего Алексея, я уже простила вас. Простите и вы меня. (Тихо плачет, поднимает вуаль и под вуалью вытирает слезы.) Простите, Антон Игнатьич.
Керженцев (молча ходит по комнате, останавливается). Татьяна Николаевна, послушайте! Я не был сумасшедшим. Это… ужасно!
Татьяна Николаевна молчит.
Вероятно, то, что я сделал, хуже, чем если бы я просто, ну как другие, убил Алексея… Константиновича, но я не был сумасшедшим. Татьяна Николаевна, послушайте! Я что-то хотел преодолеть, я хотел подняться на какую-то вершину воли и свободной мысли… если только это правда. Какой ужас! Я ничего не знаю. Мне изменили, понимаете? Моя мысль, которая была моим единственным другом, любовницей, защитой от жизни; моя мысль, в которую одну только я верил, как другие верят в бога, — она, моя мысль, стала моим врагом, моим убийцей! Посмотрите на эту голову — в ней ужас невероятный! (Ходит.)
Татьяна Николаевна (внимательно и со страхом смотрит на него). Я вас не понимаю. Что вы говорите?
Керженцев. При всей силе моего ума, думая, как… паровой молот, я теперь не могу решить: был ли я сумасшедший или здоровый. Грань потеряна. О, подлая мысль, — она может доказать и то, и другое, а что же есть на свете, кроме моей мысли? Может быть, со стороны даже видно, что я не сумасшедший, но я этого никогда не узнаю. Никогда! Кому мне поверить? Одни мне лгут, другие ничего не знают, а третьих я, кажется, сам свожу с ума. Кто мне скажет? Кто скажет? (Садится и зажимает голову обеими руками.)
Татьяна Николаевна. Нет, вы были сумасшедший.
Керженцев (вставая). Татьяна Николаевна!
Татьяна Николаевна. Нет, вы были сумасшедший. Я не пришла бы к вам, если бы вы были здоровый. Вы сумасшедший. Я видела, как вы убивали, как вы поднимали руку… вы сумасшедший!
Керженцев. Нет! Это было… исступление.
Татьяна Николаевна. Зачем же тогда вы били еще и еще? Он уже лежал, он уже был… мертвый, а вы все били, били! И у вас были такие глаза!
Керженцев. Это неправда: я ударил только раз!
Татьяна Николаевна. Ага! Вы забыли! Нет, не раз, вы ударили много, вы были как зверь, вы сумасшедший!
Керженцев. Да, я забыл. Как мог забыть? Татьяна Николаевна, слушайте, это было исступление, ведь это бывает же! Но первый удар…
Татьяна Николаевна (кричит). Нет! Отойдите! У вас и сейчас такие глаза… Отойдите!
Служитель шевелится и делает шаг вперед.
Керженцев. Я отошел. Это неправда. У меня такие глаза оттого, что у меня бессонница, оттого, что я невыносимо страдаю. Но умоляю вас, я когда-то любил тебя, и ты человек, ты пришла простить меня…
Татьяна Николаевна. Не подходите!
Керженцев. Нет, нет, я не подхожу. Послушайте… послушай! Нет, я не подхожу. Скажите, скажи… ты человек, ты благородный человек, и. я тебе поверю. Скажи! Напряги весь твой ум и скажи мне спокойно, я поверю, скажи, что я не сумасшедший.
Татьяна Николаевна. Стойте там!
Керженцев. Я здесь. Я только хочу стать на колени. Помилуй меня, скажи! Подумай, Таня, как я ужасающе, как невероятно одинок! Не прощай меня, не надо, я не стою этого, но скажи правду. Ты же одна знаешь меня, они меня не знают. Хочешь, я дам тебе клятву, что если ты скажешь, — я убью себя сам, сам отомщу за Алексея, пойду к нему…
Татьяна Николаевна. К нему? Вы?! Нет, вы — сумасшедший. Да, да. Я вас боюсь!
Керженцев. Таня!
Татьяна Николаевна. Встаньте!
Керженцев. Хорошо, я встал. Ты видишь, как я послушен. Разве сумасшедшие бывают так послушны? Спроси его!
Татьяна Николаевна. Говорите мне «вы».
Керженцев. Хорошо. Да, конечно, я не имею права, я забылся, и я понимаю, что вы сейчас ненавидите меня, ненавидите за то, что я здоровый, но во имя правды — скажите!
Татьяна Николаевна. Нет.
Керженцев. Во имя… убитого!
Татьяна Николаевна. Нет, нет! Я ухожу. Прощайте! Пусть вас судят люди, пусть вас судит бог, но я вас… прощаю! Это я довела вас до сумасшествия, и я ухожу. Простите меня.
Керженцев. Постойте! Не уходите же! Так нельзя уходить!
Татьяна Николаевна. Не трогайте меня рукой! Вы слышите!
Керженцев. Нет, нет, я нечаянно, я отошел. Будем серьезны, Татьяна Николаевна, будем совсем как серьезные люди. Садитесь… или не хотите? Ну, хорошо, я тоже буду стоять. Так вот в чем дело: я, видите ли, одинок. Я одинок ужасно, как никто в мире. Честное слово! Видите ли, наступает ночь, и меня охватывает бешеный ужас. Да, да, одиночество!.. Великое и грозное одиночество, когда кругом ничего, зияющая пустота, понимаете? Не уходите же!
Татьяна Николаевна. Прощайте!
Керженцев. Одно только слово, я сейчас. Одно только слово! Одиночество мое!.. Нет, я больше не буду про одиночество! Скажите же, что вы поняли, скажите… но вы не смеете уходить так!
Татьяна Николаевна. Прощайте.
Быстро выходит. Керженцев бросается за нею, но служитель загораживает ему дорогу. В следующую минуту с привычной ловкостью он выскальзывает сам и закрывает дверь перед Керженцевым.
Керженцев (бешено стучится кулаками, кричит). Откройте! Я сломаю дверь! Татьяна Николаевна! Откройте! (Отходит от двери и молча хватается за голову, вцепляется руками в волосы. Так стоит.)
Король, закон и свобода
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Граф Клермон.
Эмиль Грелье — знаменитый бельгийский писатель.
Жанна — его жена.
Пьер, Морис } его сыновья.
Лагард — министр.
Генерал-адъютант гр. Клермона.
Безумная девушка.
Франсуа — садовник.
Генриетта, Сильвина } слуги Грелье.
Командующий германской армией в Бельгии.
Фон-Блюменфельд, Фон-Ритцау, Фон-Штейн, Фон-Шаусс } офицеры штаба.
Клетц — военный инженер.
Циглер — военный телеграфист.
Грейдер.
Германский офицер.
Бельгийский крестьянин.
Шофер-бельгиец.
Первая картина
Действие происходит в Бельгии, в начале войны 1914 года. На сцене уголок сада при вилле знаменитого бельгийского писателя Эмиля Грелье. Вдали, за вершинами невысоких дерев, за каменной оградой, которая отделяет владение Грелье от соседних садов, — вдали рисуются в мягких полутонах красные крыши городка, ратуша, старинная церковь. Там уже знают о воине, там уже звонит беспокойно набатный колокол, а здесь в саду все еще мир и благодатная тишина молчаливо рождающей земли. Небольшой, образцово содержимый питомник; на грядках и куртинах тяжелые от запаха и красоты головы цветов; цветущие кусты. Угол оранжереи; стеклянные рамы полуоткрыты, и в свежей глубине покоятся солнечные пятна, вырезывают светом экзотику пальмовых листьев, сгущают до темноты темноты влажную зелень глубоких фонов. Солнце светит мягко, в воздухе синеватый туман теплого и тихого дня, и все краски благородно смягчены; только на передних планах резко красочны гармоничные пятна цветов.
У одной из грядок сидит на корточках и подрезывает розы старый и глухой Франсуа, суровый фламандец с длинными седыми волосами. Во рту потухшая фаянсовая трубка. Франсуа работает и не слышит набата; он один в саду, и ему кажется, что все спокойно и тихо.
Но что-то смутно тревожит его, какой-то неясный зов. Он оглядывается — никого. Мурлычит про себя какую-то песенку без слов и мотива, старческий бессознательный лепет. Вдруг замолкает, выпрямляется с ножницами в руках и снова оглядывается.
