Василий Нарежный - Два Ивана, или Страсть к тяжбам
— Прощай, брат Харитон! добра тебе ночь! — сказали в один голос молодые запорожцы; пан Харитон вместо ответа вздохнул так, что в третьей комнате слышно было.
Глава XVI
Чего тут ожидать доброго?
На другой день, когда Дубонос и Нечоса проснулись, то старшего брата не взвидели уже на сене.
— Нетерпение его не меньше нашего, — заметил Нечоса, одеваясь проворно.
— Кажется, это весьма естественно, — отвечал Дубонос, — известность всегда менее ведет за собой хлопот, чем неизвестность, хотя бы это касалось до будущего нашего блаженства или погибели!
Покудова они оделись, умылись, сотворили свои молитвы и вышли в большую комнату, было уже довольно не рано, почему немало подивились, что старшего брата не нашли и за завтраком, который проворным Лукою, бывавшим с прежним паном своим неоднократно в Миргороде, один раз в Полтаве и, наконец, в Батурине, приготовлен был в наилучшем виде и вкусе. Молодые люди не знали, чему приписать столь раннее отсутствие своего опытного друга; но когда призванный Лука уведомил, что пан Харитон с первым появлением солнца совсем одетый вышел из дому в сад, запретив ему, верному слуге, следовать за собой, они пришли от того в большое беспокойство и, оставя завтрак нетронутым, пустились его отыскивать.
Обегав весь сад вдоль и поперек, они нашли наконец своего собрата, сидящего на траве у забора, под тению развесистого вяза. Лицо его казалось встревоженным, и взоры были потуплены в землю.
— Что с тобою сделалось? — вскричал Дубонос, — ты теперь походишь на такого запорожца, который из-под Турки возвращается в свой курень без оселедца[12] и — с пустыми руками!
— Любезные братья, — говорил пан Харитон, вставая с земли, — если бы вы знали, что я видел и что слышал!
— А что такое? Неужели Змея Горыныча, которого так испугался?
— Почти так, но только не одного, а двух!
— Ахти! Как это случилось и куда сии змеи скрылись?
— Выслушайте меня, и вы согласитесь, что я имею основательную причину призадуматься. Будучи во всю ночь удручаем угрюмыми мыслями, я не смыкал глаз ни на минуту. Что бы могло принудить умного, обстоятельного пана Артамона не сдержать слова, добровольно мне данного? Ах, вероятно, он раздумал и не хочет уже докончить мое счастие! Легко станется, что злобные, мстительные паны Иваны нашли средство понудить своего дядю возненавидеть меня столько же, сколько сами ненавидят! Для чего не знаю убежища, данного моему семейству! Сейчас полетел бы туда с друзьями своими и, поблагодари хозяина за оказанное благодеяние, умолил бы его не оставлять и впредь внушений человеколюбия! Но теперь — что буду делать, куда направлю шаги, дабы проведать, где вдова моя и сироты, при всем изобилии, вздыхают и горюют? Мне известны сердца и души жены моей и детей. Несмотря на крутой нрав мой, они меня любили, и надеюсь, что и до сего времени любят. Правда, я навлек на них несчастие; но и сам не низвержен ли в пропасть злополучия?
Неужели не достоин я сожаления? Такие горестные мысли терзали мое сердце, и так посудите, как обрадовался я, увидя на востоке зарю огненную! Быстро вскочил с своей постели, и пока умылся и оделся, то блестящий шар огненный воссиял на небе. Я бросился в сад, где в чаще вишневых дерев, павши на колени, начал совершать молитвы.
Глава XVII
Занимательный разговор
— Когда кончил я сие дело, — продолжал пан Харитон, — столько усладительное для души каждого человека, а особливо для души несчастного, то начал расхаживать по саду, а пришед на сие место, сел на зеленой траве, и чтобы сколько-нибудь себя рассеять, а притом и вам дать знать о своем местопребывании на случай, если б вы искать меня вздумали, я начал громко свистать и петь казацкие песни.
Язык и губы весьма хорошо исправляли свою должность, так что мои свисты далеко раздавались в окружности; но мысли устремлены были к моему семейству, и при воображении о близкой и вечной с ним разлуке дрожь разливалась в моих жилах, губы леденели, я умолкал и погружался в грусть несносную. В один раз, во время довольно продолжительного безмолвия, я услышал в соседнем саду мужские голоса, ближе и ближе ко мне подававшиеся.
Полюбопытствовав узнать, кто в такую пору загулял в сей сад Артамонов, я оборачиваюсь лицом к плетню, смотрю и — цепенею от удивления и даже ужаса, увидя обоих врагов моих, панов Иванов, стоявших под старым грушевым деревом. Чего тут ожидать доброго? Может быть, они уже знают, что я тут поселен на время! Вероятно, что мои насвистыванья и песни коснулись до их слуха, и, может быть, они начали уже совещаться, чтоб открыть снова позыванья и, лиша меня всего блага, остававшегося на земле, лишить и того, какого еще грешник может ожидать на небеси! Я притаил дыхание, душа моя беспрестанно переселялась из своего места в глаза и уши.
— Твоя правда, — сказал Иван старший, — что всей жизни нашей недостаточно, чтобы в полной мере возблагодарить своего дядю за великодушный его подарок.
— Да! — отвечал Иван младший, — возвратить нам сии хуторы со всеми угодьями, и притом в наилучшем виде, и из обнищалых шляхтичей сделать опять достаточных, есть такое благодеяние, которого едва ли мы заслуживали за свое безрассудство чрез десятилетние позыванья, оказанное вопреки его советам и даже угрозам.
— Однако согласись, друг мой, — возразил Иван старший, — что мы не столько виноваты, как злой, мстительный Заноза, который открыл войну, застрелив множество моих кроликов. Что за важность, если и в самом деле бедные зверьки погрызли в саду его несколько вишневых отпрысков! Деревьев не поят и не кормят, а от корней их выходят даром молодые деревья; напротив того — всякое животное требует корму и приюту!
— Полно, полно! — подхватил Иван младший, — слава богу, дело уже прошлое! Однако согласись, что хотя Заноза был зачинщик ссоры, но ты подал к оной повод!
— Как так? Разве я подучил кроликов залезть в сад его и грызть растения?
— Не то, друг мой! Как скоро услышали мы ружейные выстрелы, увидели побитых кроликов и узнали тому причину, то тебе следовало сказать: «Пан Харитон! не по-соседски поступаешь! На что похожа теперешняя твоя храбрость? Когда увидел, что мои кролики у тебя в саду напроказили, то следовало призвать меня, показать и исчислить порчу, и я допустил бы тебя вместо попорченных деревьев вырыть с корнями в саду моем столько же целых; а теперь мы — квит!» Не правда ли, что Занозе, сколько бы он зол ни был, ничего не оставалось делать, как, поевши твоих кроликов, с терпением ожидать, пока не выйдут из земли новые отростки? Нет! тебе вздумалось огреть его колом по макуше, и вот истинное начало пагубного позыванья, сделавшего несчастными три семейства.
— Оставим это! Благодаря бога и доброго дядю, мы получили больше, чем потеряли. Но что-то будет с паном Занозою? Как же встревожится он, как ошалеет, когда узнает о перемене нашего состояния! Поделом ему, окаянному!
Если бы и в самом деле вышел справедливым разнесшийся слух, что какие-то два молодые богатые запорожца пожелали видеть дочерей его и, на них женясь, выкупить ему как хутор со всеми угодьями, так и сельский дом, то я заклинаюсь до конца жизни не выкурить трубки тютюну, если этот головорез утерпит, чтобы сызнова не начать позываться с нами или с кем другим, отчего опять потеряет все, что по милости зятьев будет для него приобретено!
— Почему же ты так думаешь? Дурачиться свойственно человеку во всяком состоянии и возрасте; но кто не вовсе лишен рассудка, тот, рано или поздно, а узнает, что идет по пути неправому. Согласись, что пан Харитон неглуп, и надобно думать, что путешествие в Полтаву, оттуда в Батурин, а там переселение в городскую тюрьму могут вразумить и самого неразумного. Если нам так опротивели тяжбы, то почему имеем право заключать, что бывший наш сосед, ничего не видавший от них, кроме одного горя, и до сих пор не угомонился?
— Я согласен, следуя внушению добродушного нашего дяди, что и пан Харитон сделался опять счастлив в кругу своего семейства; но все еще боюсь; ох! боюсь, что страсть к позыванью и ненависть к нам не искоренятся из его сердца, пока оно не оледенеет!
— Посмотрим! Дядя Артамон обещал сегодня у нас полдничать, так, верно, что-нибудь скажет нового!
Они удалились. Судите, друзья мои, по собственным сердцам вашим, что чувствовало тогда бедное сердце мое? Угрызение совести, стыд, раскаяние — все терзало, мучило меня несказанно, и в сем-то положении вы меня здесь застали.
Глава XVIII
Свидание после разлуки
Дубонос, приняв ораторский вид, с важностию воззвал:
— Скажи по совести, любезный брат! неужели ты заключение пана Ивана старшего считаешь справедливым, и что если бы сие поместье в самом деле поступило в твою собственность, то ты способен был бы потерять его, начав снова пагубные позыванья?
