Юрий Тынянов - Пушкин и его современники
Стихотворение представляет собой каноническую оду, с явным соблюдением архаического державинского стиля:
Начинается она с экспозиции - картины вечера:
За небосклон скатило шар,Златое, дневное светилоИ твердь и море воспалило;По рощам разлился пожар;Зажженное зыбей зерцало,Алмаз огромный, трепетало.
Пятая и шестая строфы вводят основной мотив. *
* В черновой рукописи Кюхельбекера (Пушкинский дом) стихотворение начиналось прямо с шестой строфы, остальное прибавлено после.
И кто же в сей священный часОдин не мыслит о покое?Один в безмолвие ночное,В прозрачный сумрак погружась,Над морем и под звездным ХоромБлуждает вдохновенным взором?Певец, любимец россиян,В стране Назонова изгнанья,Немым восторгом обуян,С очами, полными мечтанья,Сидит на крутизне один;У ног его шумит Евксин.
Только в одиннадцатой и двенадцатой строфах дастся дальнейшее развитие мотива:
Тогда - (но страх объял меня!Бледнею, трепещу, рыдаю;Подавлен скорбию, стеня,Испуган, лиру покидаю!)Я вижу - сладостный певецВо прах повергнул свой венец.
Видения, "возвещающие певцу Руслана и Людмилы о смерти Байрона, суть олицетворенные произведения последнего". Это место "Оды" особенно архаично как по аллегорической основе, так и по языку и стилю:
Он зрит: от дальних стран полдневных,Где возвышался Фебов храм,Весь в пламени, средь вихрей гневных,По мрачным тяжким облакамШагает призрак исполина;Под ним сверкает вод равнина!Он слышит: с горной высотыГлагол раздался чародея!Волшебный зов, над миром вея,Созданья пламенной мечтыВ лицо и тело облекает;От Стикса мертвых вызывает!
Пушкину предстают сначала видения героев Байрона:
...Зловещий Дант, страдалец ТассИсходят из подземной сени;Гяур воздвигся, встал Манфред......Стрясая с веждей смертный сон,Встал из бездонного вертепаНеистовый ездок Мазепа...
Здесь находим один из классических примеров "сопряжений далековатых идей" в оде - пример столь часто осмеиваемой "бессмыслицы" :
Главу свою находит дожБессмертную и в гробном прахе;Он жив погибнувший на плахе;Отец народа, страх вельмож;И вновь за честь злосчастный мстительИдет в бесчестную обитель.
Видение тени Байрона, предстающее вслед за его героями, написано с соблюдением канонической смелости:
Я зрю блестящее виденье:Горе парящий великанРаздвигнул пред собой туман!Сколь дерзостно его теченье!Он строг, величествен и дик!Как полный месяц, бледный лик.
Оде были предпосланы примечания в виде предисловия (Кюхельбекер находил, что "выноски, полезные, даже необходимые в сочинении ученом, вовсе неудобны в произведениях стихотворных, ибо совершенно развлекают внимание"). [170]
Примечания эти также писаны нарочито архаическим стилем: "По сей причине мы в настоящем случае вынуждаемся объявить тем из наших читателей, которым поэт Байрон известен только по слуху, что видения, возвещающие певцу Руслана и Людмилы о смерти Байрона, суть олицетворенные произведения последнего, каковы: Дант (см. "Пророчества Данта"), Гяур, Манфред, Тасс (см. "Сетование Тасса"), Мазепа.
Стихи:
Главу свою находит дожБессмертную и в гробном прахе
- также требуют пояснения: предмет Байроновой трагедии: дож, почерпнут из "Истории Венеции средних веков", "Соловей" назван здесь любовником роз в подражание "Восточным поэтам" и т. д. *
Стихотворение Рылеева "На смерть Байрона", не архаичное по языку и стилю, по конструкции представляло собою каноническую оду.
Рядом с ними пушкинское "К морю" со строфами, посвященными Байрону, было как бы намеренным уклонением от одического канона.
В "Оде графу Хвостову" Пушкин хотя и не дал прямой пародии кюхельбекеровой оды, но подчеркнул его адрес; ** в первых же строках он пародирует выражение из другого его произведения:
...Кровь ЭлладыИ резво скачет и кипит,
причем ко второй строке (резво скачет) Пушкин делает примечание: "Слово, употребленное весьма счастливо Вильгельмом Карловичем Кюхельбекером в стихотворном его письме к г. Грибоедову". Здесь Пушкин имеет в виду послание Кюхельбекера "Грибоедову", где имеется следующая строфа:
Но ты, ты возлетишь над песнями толпы!Певец, тебе даны рукой судьбыДуша живая, пламень чувства,Веселье тихое и светлая любовь,Святые таинства высокого искусстваИ резво-скачущая кровь! ***
* Все выписки из "Мнемозины", 1824, ч. III, стр. 189-190.
** Здесь можно говорить только о некотором лексическом сходстве, впрочем, не идущем дальше общих качеств архаического стиля; сходны также фигуры "аллегории": Вражда и Зависть, Дети Ночи (Кюхельбекер); Феб, Игры, Смехи, Вакх, Харон (Пушкин); но и это не выходит из пределов самого общего характера стиля.
*** Даю текст по рукописи Кюхельбекера из архива А. А. Краевского (Публичная библиотека). Стихотворение было напечатано в "Московском телеграфе", 1825, ч. 1, № 2, стр. 118-119, с незначительными вариантами и с пропуском (должно быть, по цензурным соображениям) слов "святые таинства", что делало стих бессмысленным.
То обстоятельство, что Пушкин пародирует в "Оде" выражение Кюхельбекера, было поставлено во главу угла при датировке стихотворения (см. Л. H. Maйков. Материалы для академического издания сочинений А. С. Пушкина. СПб., 1902, стр. 250-252; Сочинения и письма А. С. Пушкина, т. П. СПб., изд-во "Просвещение", стр. 360; Н. О. Лернер. Труды и дни Пушкина, изд. 2-е. СПб., 1910, стр. 451); на основании того, что стихотворение Кюхельбекера появилось в печати в 1825 г., к этому году относят и стихотворение Пушкина. Между тем, очевидно, нельзя исходить из этого шаткого основания: стихотворение Кюхельбекера и в печати и в его черновой тетради (Архив В. Гаевского) имеет помету: Тифлис - 1821. Несомненно, Пушкин мог быть знаком с этим произведением значительно ранее; некоторые соображения в пользу этого имеются.
В исходе (?) 1822г. Дельвиг пишет Кюхельбекеру: "Ты страшно виноват перед Пушкиным. Он поминутно о тебе заботится. Я ему доставил твою "Греческую оду", "Посланье Грибоедову и Ермолову"... (Сочинения барона А. А. Дельвига. С приложением биографического очерка, составленного В. Майковым. СПб., 1893, стр. 150) ; между тем Пушкин пишет в сентябре 1822 г. брату: "Читал стихи и прозу Кюхельбекера. Что за чудак! Только в его голову могла войти жидовская мысль воспевать Грецию... Грецию, где все дышит мифологией и героизмом, славяно-русскими стихами, целиком взятыми из Иеремия... "Ода к Ермолову" лучше, но стих: Так пел в Суворова влюблен Державин... слишком уж греческий. Стихи к Грибоедову достойны поэта, некогда написавшего: Страх при звоне меди заставляет народ устрашенный толпами стремиться в храм священный..." и т. д. Здесь Пушкин имеет в виду, очевидно, не "Олимпийские игры" Кюхельбекера, как полагает П. О. Морозов (Сочинения и письма А. С. Пушкина, т. VIII, стр. 426), а оду Кюхельбекера "Глагол Господень был ко мне", потому что из "греческих" стихотворений его только оно вполне подходит под характеристику "славяно-русских стихов, взятых из Иеремии"; "К Грибоедову", очень вероятно, и есть пародированное Пушкиным в "Оде Хвостову" произведение; упомянем, что беловая рукопись Кюхельбекера (Архив Краевского, Пушкинский дом), содержит как раз в последовательности, которой держится и Пушкин в письме, его произведения: 1) "Глагол Господень был ко мне"; 2) "А. П. Ермолову"; 3) "Грибоедову". Другое послание Кюхельбекера к Грибоедову, которое также могло бы подойти под характеристику Пушкина, было напечатано в "Сыне отечества", 1823 (№ 10, стр. 128-129). Во всяком случае, при датировке стихотворения следует отправляться как от общих предпосылок (стихотворение является как бы пародическим итогом лирического состязания), так, в частности, от указаний, которые дает, например, переписка А. И. Тургенева с П. А. Вяземским (первое упоминание об "Оде" в письме Тургенева к Вяземскому от 4 мая 1825 г. Остафьевский архив, т. III, стр. 121), а не от упоминания в "Оде" стихотворения, написанного в 1821 г.
Пушкин пародически подчеркнул здесь выражение Кюхельбекера, изменив конструкцию причастия, воспринимавшуюся в ряде прилагательных, в глагол, и обострив, таким образом, алогизм эпитета; эпитет "резво-скачущая кровь" примыкает к излюбленным архаистами сложным эпитетам (ввод которых был отчасти мотивирован "гомеровским" колоритом: высокотвердынный, меднобронный, бурноногий и т. д.); * эти эпитеты были существенной принадлежностью архаистического стиля; от Ломоносова и Державина они перешли к шишковцам (Шихматов, Бобров) ; еще Панкратий Сумароков осмеивал их как стиль "пиндарщины" в своей "Оде" в "громко-нежно-нелепо-новом вкусе":
