Три книги про любовь. Повести и рассказы. - Ирина Валерьевна Витковская
– Ни-ни-ни, даже не говори мне ничего. Уроды они все. Я не пережимаю, нет. Не дай бог с каким мужиком не просто связаться – словом перекинуться. Особенно когда он тебе своё общение навязывает. Обязательно в дерьмо вляпаешься.
Ну вот хоть этот, вчера. Я-то его давно знаю. Всё время у храма ошивается. Рыжий такой, наглый. Так глазами и рыщет.
Ну, стою, значит, службу. Скромненько так, незаметно, на своём любимом месте, возле свечного ящика.
Ага, незаметно… Для всех, только не для него.
Подходит. И в ухо прямо:
– Сестра… Помоги пятью рублями.
Ну, ты моё финансовое положение знаешь.
– Не обессудь, – говорю, – нету пяти рублей… На троллейбус – и то нет, пешком до храма хожу.
Он отошёл, походил-походил, и опять, теперь с другого бока:
– Ма-а-атушка, дай пять рублей, голодаю…
– Да нет у меня, – шепчу, – не обманываю я, нет денег…
Опять отошёл, пошатался, и снова ко мне:
– Владычица, подай хоть сколько…
На «владычице» я сломалась. Полезла в карманы – собрала медь – в одном кармане две монетки по десять копеек, в другом одна.
– На, – говорю, – сколько есть…
А он, гад, взял, побренчал медяшками, пристально на меня посмотрел, и, шёпотом, сволочь такая:
– А может, ко мне поедем, а? Ну – или к тебе…
На меня столбняк напал. Стою, глазами лупаю. Смотрю, как он надо мной нависает и игривым голосом мурлычет гадостно:
– Ты, – говорит, – давно мне нравишься…
Ну не сволочь, а?
Его счастье, что всё это в храме произошло. За церковной оградой ох я бы ему ответила…
Про цыганку
Людской поток выносит из метро молодого человека довольно приятной наружности. Он не модно, но весьма добротно одет: песочный двубортный плащ, брюки (а не джинсы), на голове не совсем типичная для его возраста «шахматная» шляпа с маленькими полями. В руках – потёртый, тяжёлый, довольно объёмистый пакет.
Только шагнул на улицу – цыганка: косынка кульком, мужской пиджак в комплекте с креп-жоржетовой цветастой юбкой, зубы золотом горят:
– Залато-о-ой! Падай на прапитание-е-е… Сегодня праздник большой… Дети маленькие-е-е, жить трудна-а-а… Падай ради бога-а-а…
Всё, приклеилась намертво. Выбрала жертву. Сто человек рядом облегчённо вздохнули: слава богу, не меня…
А жертва… Жертва реагирует совершенно не так, как это сделали бы мы, обычные пешеходы и пассажиры метро.
Молодой человек сам бросается к цыганке, обнимает её одной рукой, радостно-проникновенно смотрит в глаза и увлекает в сторонку. Около стены он ставит пакет и извлекает яркую нетолстую книжечку. Не убирая руки, он гладит цыганку по рукаву пиджака, изредка ободряюще похлопывая:
– Дорогой вы мой человек! Вы даже не представляете, насколько по адресу обратились! Вам трудно живётся? У вас тяжело на душе? Господь никогда не оставляет сирых!
Речь его звучит громко, красиво; ясные, проникновенные слова взмывают над толпой, как вещие птицы: «…слово Божие… придите и прикоснитесь… вместе мы сможем…»
Даже цыганка заслушалась. Через несколько секунд она пошлёт его, конечно, и уже её напутственные слова полетят под сводами перехода, как каркающие вороны.
Но пока: открытый в изумлении рот, полный сверкающих золотом зубов, вытаращенные глаза, сбившаяся набок косынка кульком…
Класс, а?
Про цыган
Было это – в незапамятные времена. Нам с мужем тогда только-только за двадцать пять «перевалило». Проживали мы в маленьком уральском городке, перестройкой ещё и не пахло. Жизнь была нищая, но весёлая…
Солнечным, чудесным сентябрём вышли мы из леса после недельных блужданий в районе горы Денежкин Камень. Неистовой красоты осенний лес, музыка ночной реки (Шегультан это был? Шарп? – уже не помню)… И небо – словно дырчатая чёрная ткань над головой: выползешь в полночь из охотничьей избы по надобности и задохнёшься – весь сон долой… Голову кверху задрал – звезда по носу царапнула. И мысли сразу – о тех, древних, что со священным ужасом так же стояли здесь, и о тех, кто через столетия будут стоять, объятые темнотой, пересыпанной алмазной пылью…
Короче, вниз сходишь не то чтобы слегка, а даже очень здорово обалдевший и не можешь сперва адекватно воспринимать окружающую действительность.
Вот так, будучи немного не в себе, наша четвёрка и ввалилась в вокзал города Серова.
Взяли билеты до станции назначения и вышли в сквозные двери на перрон. Этот сейчас я понимаю, что уже в здании вокзала ощущалось что-то неладное – у кассирши были испуганные глаза и напряжённое лицо, кто-то за стеной отчаянно кричал в рацию, а у самого выхода железнодорожник в форменной фуражке (дежурный по вокзалу?) никак не мог решиться выйти к прибывающему поезду и вытирал платком лысину, то и дело снимая свой головной убор.
Ну а мы смело толкнули дверь – и оказались… в цыганском таборе. Это сонмище цыган гомонило, сновало и вообще жило своей жизнью на перроне города Серова в ожидании поезда Серов – Москва.
Впечатление цыгане производили ошеломляющее. Они за считаные минуты обжили привокзальное пространство, как клочок земли под вольным степным небом: между перронными фонарями были натянуты верёвки, на которых моталось какое-то тряпьё; огненным флагом развевался драный плюшевый ковёр. Слева, где заканчивалась платформа, перед какими-то подсобками, полыхал костёр, над ним – на чугунном тагане – котёл. Цыганский подросток огромным деревянным веслом помешивал булькающее варево. На куче песка рядом с вокзальными дверями сидел абсолютно голый чумазый младенец. Всё двигалось, громко говорило, приставало к пассажирам, ожидающим свой поезд.
Пассажиры пребывали в панике. Глаз выхватил женщину, повернувшуюся лицом к стене вокзала и закрывшую собой чемодан и мальчика. Слух резанул женский визг – визжала тётка, держа свою поклажу обеими руками, а на неё наступала босая гадалка, нахально улыбаясь…
Мы, к счастью, интереса для табора не представляли – брезентовые штормовки, прожжённые костром, видавшие виды рюкзаки, ободранные вибрамы… Стояли, опираясь рюкзаками о стену. Надо было ещё сориентироваться, где будет наш вагон. Неужели в соседях с табором поедем? – билась в голове у каждого ужасная мысль. Но никто её не озвучил.
Прибыл наряд милиции. Вместе с ними из «козла» вышел седовласый полковник – видимо, начальник местного отделения. Подтянулись работники станции в форменных фуражках. Но пробраться через плотную цыганскую толпу можно было с трудом и только боком.
Подали поезд. Цыгане заорали и ринулись к первому вагону. Подножка была ещё не откинута, проводница только-только открыла дверь. Перед вагоном стояла милиция, начальник отделения и начальник вокзала. От третьего вагона пытался пробраться начальник поезда.
Начальник милиции прокричал какое-то объявление – что-то про никто… по билетам… организованно. Его слова утонули в вое, свисте, рёве цыганской толпы. На
