Рассказы и повести - Леонид Николаевич Андреев
В сентябре 1901 года в руководимом М. Горьким петербургском издательстве «Знание» выходит первый том «Рассказов» Л. Андреева. К десяти произведениям, отобранным М. Горьким для книги, вполне применима та характеристика, которую дал себе Л. Андреев в письме К. И. Чуковскому от июля 1902 года: «Верно то, что я философ, хотя большею частью совершенно бессознательный (это бывает); верно и остроумно подмечено и то, что „типичность людей я заменил типичностью положений“. Последнее особенно характерно. Быть может, в ущерб художественности, которая непременно требует строгой и живой индивидуализации, я иногда умышленно уклоняюсь от обрисовки характеров. Мне не важно, кто „он“ — герой моих рассказов… ибо все живое имеет одну и ту же душу, все живое страдает одними страданиями и в великом безразличии и равенстве сливается воедино перед грозными силами жизни»[7].
В одном из лучших рассказов Л. Андреева, из включенных в первый том его сочинений, — в «Жили-были» (1901), — одинаково страдают от неустройства жизни умирающий купец Кошеверов и молодой студент. Однако в демократически настроенных кругах читателей пессимистические ноты в произведениях Леонида Андреева рождали отнюдь не пессимистические настроения, ибо не за горами был революционный взрыв 1905 года. И хотя в рассказах Леонида Андреева, по выражению М. Горького, преобладало «одно голое настроение», которое следовало бы «прихватить огоньком общественности»[8], демократический читатель по-своему воспринимал вторую реальность сочинений Леонида Андреева. Придавливающая его «хилых» героев «роковая сила», в конкретных условиях русского освободительного движения, воспринималась как гнет царского самодержавия. Да и сам Л. Андреев был чуток к переменам в окружающей жизни и общественных настроениях. Вновь затронутая им в «Жили-были» проблема жизни и смерти находит в целом оптимистическое разрешение. Смерть купца Кошеверова — это только эпизод в потоке вечно обновляющейся жизни. Примечательно, что Л. Андреев, по совету М. Горького, заканчивает сборник «Рассказов» новеллой «В темную даль». Это первая попытка писателя создать образ героя-современника, порывающего с затхлым миром сытого мещанского существования и вступающего на путь революционной борьбы. Явно отставая от времени и плохо зная жизнь революционеров-профессионалов, Л. Андреев, создавая образ своего Николая Барсукова, в основном опирался на свои представления о революционерах-народовольцах 80-х годов в пору их хождения в народ. Герой рассказа наделен нимбом жертвенности, мученичества за голодных и обездоленных. В дальнейшем образ Барсукова получит у писателя развитие в романе «Сашка Жегулев» (1911). И все же появление таких произведений, как «В темную даль», в творчестве Леонида Андреева в преддверии революции 1905 года было многообещающим и перспективным началом.
В 1903 году Л. Андреев заканчивает большой рассказ «Жизнь Василия Фивейского». Избрав его героем сельского священника, автор был весьма далек от намерения изобразить в рассказе быт сельского духовенства. Шутивший, что «живых» священников он видел всего два раза — на свадьбе и на похоронах, Л. Андреев «типичность людей» в «Жизни Василия Фивейского» в значительной мере заменил «типичностью положений». Автор идет от определенной им заранее «сущности» образа к «быту», который, в свою очередь, дается им не в своей объективной полноте и целостности, а составлен из отдельных, тщательно отобранных черт. Не остается сомнения в том, что Л. Андреева менее всего интересовал сельский священник Василий Фивейский как социальный тип. Для писателя это была наиболее подходящая модель для реализации творческого замысла произведения — показать трагедию человека, утратившего старую веру, но так и не обретшего новую, истинную. По существу, и в «Жизни Василия Фивейского» Леонидом Андреевым в несколько мистифицированной форме изображена трагедия мысли российского интеллигента, ищущего путей к народу. В то время, когда брожение охватывало все более широкие слои населения России, когда за тысячами «разрозненных, враждебных правд» о жизни начинали проступать «очертания одной великой, всеразрешающей правды» — правды грядущей Революции, рассказ Леонида Андреева приобретал злободневное общественное звучание. «Большая и глубокая вещь», — так отозвался о «Жизни Василия Фивейского» М. Горький[9]. Мрак сознания, не оплодотворенного мыслью, а потому лишенного интеллекта, воплощен Л. Андреевым в образе антагониста — сына Василия Фивейского — дегенерата, кстати носящего имя отца. Болезнь Василия Фивейского-младшего получает в рассказе настолько расширительное истолкование, что отвлеченное, символическое содержание этого образа совершенно разрушает изнутри его первоначальную реалистическую структуру. Продолжением эволюции образа священника Василия Фивейского станет анархист Савва из одноименной драмы Л. Андреева (1906), который свое личное неверие в бога пытается, впрочем безуспешно, внушить темной, экзальтированной, исступленно ожидающей чуда толпе. С другой стороны, написанный в экспрессионистической манере образ Василия Фивейского-сына откроет собой галерею образов-«сущностей» в символических произведениях Леонида Андреева. В рассказе «Жизнь Василия Фивейского» вторая, «сущностная» реальность с ее крупными планами, романтической приподнятостью тона и патетикой прямо и декларативно противопоставлена реалистическому правдоподобию.
Вообще надо отметить, что соотношение между двумя действительностями у Леонида Андреева весьма сложно. Иногда они словно накладываются одна на другую. Так, в рассказе «Вор» первой действительностью является заимствованная писателем из отдела происшествий в газетах история, которая вряд ли выделялась в числе подобных, чтобы на ней задержалось внимание читателя. Спасаясь от преследования, вор выпрыгивает из вагона идущего поезда и попадает под колеса встречного. И этот конкретный, даже будничный факт из действительности Л. Андреев избирает в качестве иллюстрации тревожившей его проблемы человеческого отчуждения. Отвергнутый «чистым» обществом, трижды судившийся за кражи вор Юрасов обороняется от действительности тем, что пытается уйти от нее в мирок своей фантазии, явно навеянный чтением мещанских романов. Столкновение воображаемого и действительного в рассказе передается путем сопоставления двух музыкальных тем. Воображаемое — это чувствительный романс, обращенный к возлюбленной, который напевает Юрасов, стоя на площадке вагона, а действительное — разухабистая трактирная песня «Маланья моя лупоглазая», вырывающаяся из глоток пьяниц на станции. Конфликты и контрасты социальной действительности во «второй реальности» Л. Андреева тонут в потоке сознания одинокой и тоскующей души героя рассказа. Отчаянные попытки
