Повесть о днях моей жизни - Иван Егорович Вольнов

   Посидев с полчаса, залезли на печь, и отец крикнул матери:

   -- Маланья, слушай!

   -- Песни, что ли, петь собираешься? -- спросил я.

   -- Да,-- сказал отец и заорал во всю глотку:

Как приехал мой миленький с поля...

   Мотя проснулась на лежанке, зашмыгала носом и завозилась.

   -- Матрешила, лезь к нам,-- сказал я.-- Отец теперь всю ночь будет петь: все равно ведь не уснешь...

   Сестра пожевала спросонок губами, поскребла в голове и опять уткнулась в подушку.

   -- Эка соня! -- упрекнул я.-- Только б дрыхнуть!..

   А отец кричал:

Он поставил коня край порога...

   Обратившись ко мне, сказал:

   -- Подтягивай, чего ты ждешь!

Сам заплакал, край коника стоя,--

   подхватил я.

Несчастная-ая на-ша с тобой до-о-ля... --

   запели мы вместе.

   Мой голос дрожал и срывался, а голос отца ревел, как колокол. Под конец я стал сбиваться, путая слова.

   -- Это ты нарочно, что ль, щенок? -- спросил отец.

   -- Какой там черт нарочно: слова позабыл! -- ответил я.

   Отец расхохотался.

   -- Ты отвечаешь словно большой!

   Мать, сидя на лавке, прошептала:

   -- Полуношник, кобель старый!

   Я сказал отцу:

   -- Тебя мать кобелем назвала, слышал али нет?

   Отец ответил:

   -- Вот я ей сейчас всыплю за это; я ей дам кобеля,-- и полез с печки.

   Мать выскочила в сени, а мы зажгли лампу и стали пить вино.

   -- Давай напьемся досыта,-- сказал я,-- то-то мать рассердится!

   -- Верно,-- согласился отец,-- давай!

   Выпив рюмку, я сказал:

   -- Ты мать мою не бей.

   -- Почему? -- спросил он.

   -- Жалко ее.

   Отец нагнулся и засопел.

   -- Она -- хорошая, нужда только заела нас... Другой раз не утерпишь...

   -- А ты кого-нибудь другого. Чужих лупи!

   Отец закрыл лицо руками.

   -- Плачешь, что ли? -- спросил я, дергая его за локоть.-- Брось,-- не маленький, смеяться будут.

   Отец спихнул меня с колен, стукнув кулаком по голове.

   Ночью я бредил и весь пост пролежал в горячке.

   Изба у нас -- маленькая, курная. Когда мать затапливала печь, мы садились на пол для того, чтоб дым не выедал глаз. Двери отворялись настежь, и дым серым коромыслом тянулся в сени, оттуда на потолок, пробиваясь сквозь трещины и прорехи в крыше.

   Как-то, гоняясь за курами, которые оравой набивались в избу, вышел я в сени. Первое, что увидал я там, была огромная свинья у корыта.

   -- Эге, -- сказал я, -- какая барыня -- повыше меня!

   Подошел и погладил ее, заглянув в корыто.

   Свинья повернула голову, хрюкнула и ткнула меня под бок носом. Я упал.

   -- Ты за что же?

   Свинья, наклонившись над моим лицом, обнюхала, сопя, чавкая и обнажая острые клыки.

   "Сейчас проглотит",-- с ужасом подумал я и заорал благим матом.

   Это было мое первое сознательное чувство страха.

   Два раза я напивался в детстве пьяным.

   Играя однажды со своим двоюродным братом, ровесником, у них в избе, мы нашли в шкафу бутылку с водкой.

   -- Хватить, что ли, с горя? -- спросил Тимошка.

   -- С какого горя?

   -- Я не знаю. Так мой тятя говорит.

   -- А мой говорит не так, -- сказал я.-- Мой говорит: "Али пропустить по маленькой?"

   -- И то не плохо,-- засмеялся Тимошка.

   Он налил в рюмку вина и проговорил:

   -- Ты будто ко мне в гости пришел. Будь здоров, сваток!

   -- Кушай на здоровье,-- ответил я, подражая большим.

   Отпив немного, двоюродный брат наполнил рюмку снова.

   -- Принимай, сват.

   -- Будьте все здоровы! -- Я раскланялся на все четыре стороны.

   У окна сидел работник, Сенька Секлетарь,-- мальчишка лет одиннадцати, а нам в ту пору шло по пятому году.

   -- Ванюшка пьет лучше, ты не умеешь,-- сказал Сенька, следя за нами.-- Если б я -- по всей бы хлопал!

   -- Как же -- лучше! -- ответил Тимошка.-- Смотри-ка!-- и он выпил целую рюмку.

   Потом Сенька подзадорил меня, потом опять Тимошку. Взрослых в избе не было; мы выпили много, а когда валялись на полу пьяными, он нашел мою мать и рассказал ей обо всем.

   -- Я им говорю: бросьте, дураки, обопьетесь! -- а они не слушаются: не твое, брат, это дело, и водка не твоя.

   Нам по очереди разжимали свайкою зубы, лили в рот парное молоко. Как протрезвились, не помню.

   Другой раз напился дома.

   Сошлись в праздник гости к нам, и отец угощал за обедом всех вином: гостей, мать и Мотю, а меня обнес.

   "Я -- большой, почему ж он обносит? -- подумал я и надулся.-- Может, он забыл?"

   Но вторично -- то же самое. Я перестал есть.

   -- Ты что же, свинопас, сидишь сложа руки? -- спросили меня.-- Таскай говядину.

   -- Я не свинопас,-- ответил я.

   -- Ну так -- курощуп,-- сказал чужой старик.

   Я промолчал и, достав из кармана горсть семечек, стал лущить их, выплевывая шелуху на скатерть. Отец искоса посмотрел на меня, подумал, вытер ложку о подол и треснул ею меня по лбу.

   -- Эге -- шишка? -- засмеялись гости.-- Это тебя Николай-угодник сзади шлепнул.

   Нырнув под стол, я просидел там до конца обеда.

   Подвыпившие мужики шутили.

   -- Петр Лаврентьич, -- говорили они отцу, -- щенок-то у тебя, видно, молодой еще -- не лает?.. Забился под лавку и лежит, как зарезанный.

   Отец отвечал:

   -- И то -- не лает, дьявол! Надо мещанам продать.

   Прикидывая так и эдак, как бы насолить насмешникам, я решил выпить всю водку, какая была в доме. Как только все вышли из хаты, я пробрался в чулан, затворился на щеколду и стал пить.

   -- Черта два, чем будет опохмелиться им,-- посмеивался я.-- Пускай их!.. Выпью все -- и ладно дело!..

   Перед вечером меня долго искали и, наконец, почерневшего, стащили с печки. Сначала подумали, что я угорел, но по запаху узнали, что я