Молчание Шахерезады - Дефне Суман
А знал он это неспроста.
Он получил задание наладить хорошие отношения с военными. Разведывательная служба внимательно следила за военными во всех городах Османской империи, от Салопиков до Измира. Ему предстояло устроиться в турецком квартале и прислушиваться ко всем разговорам на рынках и в кофейнях. И он должен бывать на встречах, устраиваемых европейцами, чтобы собирать сведения обо всех интригах, что обычно плетут французы и итальянцы.
От мыслей об этом внутренности Авинаша стянуло узлом.
А что, если он не преуспеет в своем задании?
А вдруг он ни слова не поймет на тех языках, которым его столько обучали?
«Ты талантлив, настойчив и молод. И двух месяцев не пройдет, как ты будешь говорить лучше местных».
Это слова его учителя в Оксфорде.
«Сынок, мы выбрали тебя не просто так. Уж поверь нам. Ты создан для этого особенного задания».
Узел в животе и не думал ослабляться. От смуглых подмышек текли под шелковой рубашкой струйки пота. Бросив взгляд на безлюдную палубу, Авинаш оттянул ворот рубашки и быстренько принюхался. Во время всего путешествия он не ел ничего острого, и все равно от его кожи исходил легкий запах чеснока.
Его это обеспокоило.
Прежде всего нужно помыться.
Свесившись через ограждения, он посмотрел, что происходит внизу. Со всех сторон «Афродиту» окружили лодки – того и гляди выскочат пираты и попытаются захватить судно, – и на эти лодки уже начали грузить сундуки.
На берегу первым делом надо найти хаммам.
«Чтобы у тебя не возникло лишних проблем на таможне, на пристани Пасапорт тебя встретит наш человек. Но на большее не рассчитывай. Дальше придется самому. Так будет лучше. Как выйдешь из порта, иди к вокзалу Басмане, а потом на улице Куюмджулар спросишь, как найти постоялый двор „Иемишчизаде-Хан“. Затем жди от нас указаний».
Неприятные ощущения в животе, что испытывал Авинаш при мысли о новой жизни, которая для него вот-вот начнется в совершенно незнакомом городе, не шли ни в какое сравнение с той болью, от которой корчилась моя мать, родившаяся и выросшая в Измире. Схватки становились все сильнее, и она беспомощно стонала. Даже опиум больше не помогал. Ей казалось, что ребенок в ее утробе превратился в зверя и разрывает внутренности острыми когтями. Она медленно поднялась и, словно пьяная, неуклюжими, неровными шагами двинулась к двери комнаты, которая служила ей тюрьмой ровно три месяца одну неделю и пять дней. Опершись о дверь, она закричала, и ее вопль полетел из стеклянной башни вниз, в гостиную, где ждала с понуренной головой и полным мешочком денег в руках армянка-повитуха Мелине.
Напротив Мелине в обитом бархатом кресле сидела моя бабушка; не выпуская из рук кофейной чашки, она лишь приподняла голову, указывая своим тонким, острым подбородком на потолок.
Время пришло.
Так началась моя полная тайн жизнь, которой суждено продлиться целый век.
Бог счастливого мгновения
Люди, нарекшие меня Шахерезадой, нашли меня на рассвете в саду, утопающем в аромате жасмина. Я лежала без сознания под тутовником, словно бы приютившим меня, и волосы мои разметались среди его корней. На ногах под обгоревшей юбкой не осталось живого места: все были покрыты сочившимися кровью ожогами; однако на губах моих играла улыбка, не заметить которую было невозможно. Они подумали, что мне снится сладкий сон. И недоумевали – как я смогла попасть в сад через закрытую на засов калитку?
Я помню все.
Снова сентябрь. Зацвели акации, вот-вот откроются школы. Мне было семнадцать. Исполнилось как раз на прошлой неделе. Воздушный змей – красный, как и всё в ту ночь, – запутался в ветвях тутовника и трепыхался на ветру, дувшем с гор в сторону моря. Земля подо мной была мягкой, влажной, манящей. Ангелы касались пальцами моих щек. Вдалеке хлопнула дверь. Следом щелкнул затвор ружья. Сейчас эта двустволка разнесет мне голову. И пусть. В ту ночь все друг друга убивали. Море переполнилось трупами, раздувшимися, как мячи.
В те дни мы стали настолько близки со смертью, что страха перед ней уже не было.
Удивительной казалась сама жизнь.
Тут же перед глазами картинка: мальчики и девочки, чьи волосы похожи на водоросли, отчаянно барахтаются среди трупов, хватаются слабыми ручонками за цепи иностранных кораблей и тратят остатки воздуха в легких, умоляя спасти их. Как они цеплялись за жизнь! А у меня на это сил уже не было. Потратила до последней капли. Ничего не осталось.
Ребра безвольно коснулись земли. Я даже не попыталась что-то сказать.
А даже если бы и попыталась, ничего бы не вышло – тогда я этого еще не знала.
Выстрел – и я окажусь в раю.
Я закрыла глаза.
Вдалеке плакал ребенок.
Сквозь сомкнутые веки я видела женщину. Она стояла на палубе большого корабля. Шляпки на ней не было, голову оплетали две толстые косы, а нахмуренные брови скрывала челка. Позади стоял Авинаш Пиллаи, обнимал ее смуглыми руками за тонкую талию, крепко прижимал к груди. В волнах отражалось желто-оранжевое пламя; женщина плакала, положив голову на плечо Авинаша.
Звали ее Эдит София Ламарк.
Это была моя мать.
Но тогда я этого еще не знала.
Лишь многие годы спустя мне расскажет об этом Авинаш Пиллаи.
Эдит была младшей в семье Шарля Ламарка; родилась она в каменном особняке в районе Борновы, горы вокруг которой своими вершинами уходили в небесную синеву. Поместье было огромным. На склоне холма раскинулся сад с цветущими бугенвиллеями, камелиями и розами самых разных сортов, приветственно шелестели листвой вишневые и гранатовые деревья. Дальше начиналась кипарисовая роща, и все это место казалось Эдит настоящим раем.
В беззаботные дни Эдит устраивалась среди голубых, фиолетовых, розовых гортензий, посаженных еще ее дедом, – он трясся над цветами, как над внучками, – ложилась на спину и смотрела на облака. Верхом на одном из них мчался Кайрос, бог счастливого мгновения. Он был влюблен в Смирну, королеву амазонок и основательницу города, который потом получит название Измир. Каждый день он проплывал над городом на облаке и с лазурного небосвода приветствовал потомков прекрасной королевы. Справедливость и сила Смирны славились ничуть не меньше ее красоты. А в стрельбе из лука ей не было равных. Как было принято у амазонок, она отрезала себе правую грудь, чтобы та не мешала натягивать тетиву. Эдит представляла, как Смирна скачет по золотому песку побережья, как развеваются на ветру ее длинные черные волосы. И тогда она решила: если у нее когда-нибудь родится дочка, непременно назовет ее Смирной.
Иногда
