Вроде святочного рассказа - Константин Михайлович Станюкович
— Отчего непременно погубить… Разве она не будет свободна оставить мужа, когда ей угодно?.. Разве, наконец, старики не могут любить?.. «Любви все возрасты покорны».
— Да она-то не может любить старика… Ты только подумай, какое это свинство… А если у стариков большой мозг пошаливает, то надо лечиться… вот что я тебе скажу, и серьезно лечиться… Главным образом не навещать никаких барышень и взять себя хорошенько в руки… Да и разве таких, как мы с тобой, можно в самом деле полюбить?.. Над нами смеяться только можно, если мы оглупеем до того, что вообразим, будто можем еще нравиться.
Мой приятель слушал все это с видимым раздражением. Неприятно ведь слушать, когда тебе говорят: «оставь надежду навсегда!» Он сделался холоднее со мною. Не захаживал, как бывало, поболтать по вечерам, — да его и дома не бывало, — и за обедом ни о Мазепе, ни о Лессепсе не заговаривал. Признаюсь, мне очень хотелось узнать, в какое это «место» зачастил Алексей Алексеич, и какое совершенство женского пола свело с ума почтенного старика, который продолжал тщательно умалчивать об этом «одном месте». Случай помог мне: вскоре после нашего разговора я получил записку, приглашающую меня посмотреть больного ребенка. Записка, написанная красивым женским почерком, была подписана совершенно незнакомой мне фамилией: «Орловской». Приезжаю на Кирочную, и вы, конечно, догадываетесь, что там я нашел сокровище моего друга в лице молодой девушки-курсистки лет двадцати пяти… шести, дочери добродушной вдовы Орловской… Обе они мне и объяснили, что послали за мной, так как очень много слышали обо мне от Алексея Алексеича…
— Что-ж, хороша она была? — нетерпеливо спросила хозяйка.
— Как вам сказать… Хороша — нет, но удивительно привлекательна… В этом надо отдать справедливость моему приятелю… Вкус у него оказался, действительно, тонкий… Высокая, стройная, изящная, с необыкновенно умным и выразительным лицом…
— Брюнетка или блондинка?..
— Скорей блондинка, Варвара Петровна… Пепельные волосы… Прелестные руки с длинными пальцами… И, по правде говоря, мой-то старик верно передал: «И, целомудренно чиста, сияла гордо красота»… Именно в ее своеобразной красоте было что-то одухотворенное… Видно было, что ее головка много думала… И костюм ее был подходящий… скромный такой… Вся в черном, точно монашка… ни серег, ни колец, а только маленькая брошка… Очень симпатичная девушка… Ну, я осмотрел ее брата, десятилетнего мальчика, прописал лекарство и просидел у них полчаса. Конечно, более разговаривали о моем приятеле. Мне было интересно знать, как относится к нему Маргарита Михайловна, — так звали барышню… Неужели, думал я, ей мог понравиться мой старик? Но — бедный Алексей Алексеевич!.. Если бы он слышал, с каким уважением относилась она к «этому милому старику», — так и сказала, я вам доложу, «старику», — который так добр, что читает ей курс анатомии, когда приезжает… Он такой общительный… Он ведь шельмец!.. Какой предлог нашел!.. Анатомию читает и, конечно, тщательно скрывает свои чувства… Но ведь от вашей сестры не скроешь, Варвара Петровна, коли тут не одна анатомия… Не так ли?..
— Конечно, не скроешь, Сергей Николаич! — засмеялась хозяйка.
— То-то и есть. И я, грешный человек, подумал, что и Маргарита Михайловна, при всей своей серьезности и любви к наукам, должна же была видеть, что профессор втюрился. И я, признаться, так легонько, обиняком намекнул ей, что бедный мой друг стал совсем неузнаваем.
— Что же она?
— Усмехнулась глазами больше, а лицо продолжало быть серьезным и точно не понимающим, в чем дело. И тут я заметил, что она хоть и монашка, а у нее, знаете ли, эдакие русалочные глаза… Одним словом — женщина! Ну, простился я, обещал на другой день приехать, и за обедом рассказываю все Алексею Алексеевичу моему. Смутился. И потом спрашивает, как понравилась мне Маргарита Михайловна. Говорю — умная и милая девушка и очень тебя уважает… Хвалит твое преподавание… Я, мол, и не знал, что ты частными уроками занимаешься, Алексей Алексеич? — Ну так что-ж… Я всегда готов помочь… Время у меня есть! — точно оправдывался он, а сам покраснел, как вареный рак. — Так, господа, продолжалось дело до декабря… Но в один день приходит он обедать; смотрю — вид у него, знаете ли, точно у кота, которого только что ошпарили кипятком… Ну, думаю, объяснился, старый дурак, и получил должное… А он три рюмки водки царапнул, да стакана три красного вина… Я только гляжу на него… Видно, Маргарита-то эта самая ошпарила старого Фауста по настоящему, и не пойдет он сегодня в «одно место». Действительно, вечер просидел дома и халат надел. На другой вечер опять в халате и опять дома… На третий, ну, словом, мой старик заперся и музыку даже позабыл… Однако, замечаю, бедняга совсем исхудал… и находится в большой меланхолии. «Что, говорю, старина, видно бессонница одолевает?» — Не спится что-то! — виновато так отвечает. — «Переутомился, видно, а?» — Видно, переутомился. — «Ну, брат, возьми себя в руки, а я тебе пропишу бром… Дурь-то всю надо выбросить»…
— И что-ж, помог ему ваш бром? — насмешливо спросила Варвара Петровна.
— То-то нет… Уж слишком острое было воспаление… Излечило его совсем другое…
— А что же?
— Очень, можно сказать, неожиданное происшествие, и случилось оно как раз в сочельник. Сидели мы с ним вдвоем у него в кабинете; он был в пальто и снова запустил и волосы и бороду. Как вдруг звонок… Наша Акулина пошла отворять и через минуту приносит корзину. Говорит: велено господам отдать… Открываем, и что бы вы думали в ней? Ребенок… девочка эдак месяцев около двух, и около нее записка: «Не оставьте, Христа ради… Крещена, зовут Анна»… Сперва мы оба ахнули, а затем Алексей Алексеич сообразил, что надо послать за соской и молоком… И в ту же минуту вышел… Вернулся с молоком и с соской и заставил Акулину устроить постельку девочке у себя в комнате и решительно объявил, что оставляет у себя девочку… С той поры его болезнь прошла. Он опять повеселел и поумнел… Теперь он только и знает свою Нюточку и нянчится с ней… Но о Мазепе не говорит. Вот вам и рассказ.
— А я думала, что дело кончится трагически! — проговорила недовольно Варвара Петровна.
— Напрасно так думали. Я вам рассказал все, как было… не виноват, что трагедии нет.
В это время лакей доложил, что
