Девушка по имени Йоханан Гелт - Алекс Тарн
Чего я категорически не хотела, так это возвращаться к прежней Микиной профессии. Киллеры долго не живут даже в режиме «справедливого Бога», который он придумал, чтобы считать себя, а затем и нас обоих хорошими людьми, а точнее, «хорошими киллерами». «Хороший киллер» – всё еще киллер, как ни посмотри. И проблема тут не столько моральная – я не испытывала никаких угрызений совести, когда мы уничтожали очередного мерзавца или очередную стерву, – сколько практическая, связанная с издержками этой опасной профессии.
Всегда есть вероятность, что где-то что-то пойдет не так. Поскользнется нога, заклинит ствол, подъедет патруль, подведет легенда, не вовремя обернется тот, кому не положено оборачиваться. Вообще говоря, эти неровности, кочки и ухабы можно до поры до времени сглаживать личным хладнокровием, изобретательностью и способностью к импровизации – но именно что до поры до времени. Когда-нибудь везение закончится – просто по закону больших чисел. Достаточно всего одной ошибки – наподобие той, какую я учудила в метро Сиэтла, толкнув под поезд чудовищную Лотту Вотерс. Тогда это едва не стоило жизни моему мужу: Мики уцелел по чистой случайности, а я долгое время считала его погибшим. И теперь мне меньше всего хотелось заново испытать отчаянное чувство потерянности, которое накрыло меня в те недели. Я уже знала, каково это – потерять его. Я уже пережила эту катастрофу, а потому навсегда утратила роскошь относиться к возможности ее повторения с легкомыслием небитого новичка.
В конце концов, у нас была хорошая семья, Малыш, прекрасный дом, деньги, достаток; мы замечательно подходили друг другу как партнеры – и в постели, и в делах, и в отношении к людям. Вряд ли это можно было назвать сумасшедшей любовью: мы не сходили с ума от близости, у нас не кружилась голова от прикосновений, как это описывают в романах. Надежность – вот что мы ощущали прежде всего. Спина к спине, как два голанчика. Но неужели этого мало? Мики мог бы без труда устроиться на непыльную должность в отдел безопасности какой-нибудь крупной фирмы: тот, кто навострился отпирать замки, взламывать сейфы и проникать в компьютерные системы, сумеет и охранять их. В чем вообще проблема? Отчего бы не жить спокойно, долго и счастливо, как в сказках с хорошим концом, и умереть в один день когда-нибудь лет через сто пятьдесят? Так думала я, уже слетев с вышеупомянутой волны эйфории. И снова ошиблась.
Потому что «жить спокойно, долго и счастливо» получается не у всех. Потому что у каждого человека своя дорога – как у каждого винтика своя резьба и свое место в необъятно-непонятной машине мира. Ты можешь от рождения до смерти искать это место, назначенное тебе и только тебе – искать и не найти, и мучиться от этого, и горько жаловаться, умирая: так и не нашел, черт бы меня побрал! Так и не нашел! А уж коли не нашел, то вроде бы и не жил. Кажется, что это очень плохо, но есть еще хуже. Хуже, когда ты нашел, ввинтился, осознал свое место, а потом своей же волей от него отказался. Когда ты – то ли по глупости, то ли по трусости, то ли по лжи – стал силой, сбивая резьбу и раскурочивая шляпку, ввинчивать себя в другие, неподходящие отверстия.
И это ровно то, что я пыталась делать с Мики и с собой, упорно и насильно прописывая нас по чужим адресам и отверстиям. Дура! Какая дура! Как можно было так лажануться? Ну и что с того, что над входом по этому адресу прибита огромная вывеска: «Тут живут спокойно, долго и счастливо»? Присмотрись получше – вон там, в самом уголке, меленько-меленько, только с лупой и различишь: «Это не для тебя, идиотка. Возвращайся к своему делу…» И еще что-то совсем уже непонятное, ведомое лишь тому, кто писал.
Возвращайся и займись тем, для чего родилась, и, уж конечно, не умножай смертный грех на два, мешая своему мужу, которого ты уже почти довела до полного отчаяния. Удивительно, но эти элементарные вещи пришли мне в голову с огромным опозданием, как будто Микины слова «Я погас, да и ты тоже» были вовсе не словами, а гирляндой внезапно включившихся ламп – включившихся и высветивших темный двор моего замшелого идио-тизма.
– Ну что ты молчишь? – с досадой проговорил он. – Придумываешь, чем бы меня еще уесть?
Я глубоко вздохнула:
– Мики, прости меня, дуру…
Он с опаской покосился на мою покаянную физиономию.
– Что случилось, Бетти? Ты оставила кастрюлю на плите? Разбила «ягуар»? Потеряла полмиллиона на бирже?..
Наверно, Мики продолжил бы перечисление моих возможных промахов, но тут проснулся телефон. Звонил светлоглазый командир «Заслона» Зив, которому мы два года назад передали управление лотереей.
– Мики? Ты один? Можешь разговаривать?
– Один. То есть с Бетти. Она тебя слышит.
– С Бетти еще и лучше, – сказал Зив и немного помолчал, прежде чем продолжить: – Трудно в этом признаваться, но мне не повредила бы ваша помощь.
– А чего ж так трудно, братан? – подбодрил его Мики. – Давай, вперед, тут все свои, не осудят.
Зив смущенно кашлянул. Неловкости в его голосе хватило бы на дюжину политиков, извиняющихся за невыполнение предвыборных обещаний.
– В общем, так. Ольшенблюм отказывается продолжать. Хотел вовсе сбежать из Страны. Я его в последний момент поймал, уже у стойки аэропорта. Поймать поймал, а успокоить не могу. Может, у вас получится…
– Ага, – хохотнул Мики, – непременно получится. Вот только за дрелью заеду…
– Погоди, Мики, – вмешалась я. – Зив, где он сейчас?
– На квартире у одного из наших, в Ришоне. Так трясется от страха, аж зубы стучат.
– А что случилось? Он рассказал?
Зив недоуменно хмыкнул:
– Говорит, на него наехали.
– Врет, – убежденно проговорил Мики. – Кто станет наезжать на сына судьи Далии Ольшенблюм? Разве что арабы.
– Арабы и наехали, – сказал Зив. – Я навел справки: банда из деревни Аз-Зубейдат.
Мики присвистнул:
– Та самая деревня Зубейдат из долины Ярдена? Которые «рюкзачники»?
– Они самые. Но какие у них могут быть дела с этим нашим жирным жуком? Они ведь не лотереями промышляют…
– Это верно, не лотереями… – ухмыльнулся Мики. – Лады, братан, заедем. Прямо сейчас, минут через сорок, если пробки не задержат. Диктуй адресок.
Мы развернулись на ближайшей развязке. Мой муж заметно повеселел: он явно предчувствовал экшен. Несколько километров спустя я не выдержала:
– Слушай, может, уже объяснишь, кто такие «рюкзачники»? Что-то типа сумчатых – кенгуру и так далее? И на черта этим кенгуру напрыгивать на нашего Ольшенблюма? Он что – украл у них кенгуренка?
Мики опять ухмыльнулся:
– Ну наконец-то. Я уж думал, ты никогда не спросишь. Мой тебе совет, Бетти: будь скромнее. Утомительно двадцать четыре часа в сутки строить из себя большого босса. Особенно если ты и без того большой босс.
– Я сейчас кое-кому голову откручу, – пообещала я. – Кто такие «рюкзачники»?
Но этот наглец, как видно, твердо решил сполна отомстить мне за дурацкий визит к рыгающему раву Каменецки.
– «Рюкзачники»… – мечтательно повторил он. – Так мы их называли, когда патрулировали границу с Иорданией. Племя зубейдат издавна промышляет контрабандой – еще со времен британского мандата. Сказал «бедуин» – сказал «контрабандист», так уж они устроены. Что, в общем, логично для кочевников и для нашего района вообще. Сама знаешь, как тут англичане с французами границы чертили: толстым карандашом по крупномасштабной карте. Тут черканули, там черканули. «Вери гуд, мсье…» – «Тре бьен, сэр…» А что карандаш тот десяток племен посередке перерубил – на это и сэру, и мсье чихать хотелось. Туземцы – они туземцы и есть, что о них думать. Так и получилось, что одна часть хамулы – по ту сторону границы, а другая – по эту. Как тут не займешься контрабандой? Знаешь, это напоминает раздел Польши, когда наш брат еврей оказался…
– Мики… – с тихим бешенством прервала его я. – Ближе к делу, Мики. Не надо пересказывать мне учебник истории. Спрашиваю в последний раз: кто такие «рюкзачники»?
– Говорю же: контрабандисты. По ту сторону иорданской границы набивают рюкзак оружием: пистолетами, винтовками, гранатами, патронами и прочими железками; прокладывают их, чтоб не слишком гремели, пакетами с травкой или гашишем и ползут сюда, к нам. В каждый такой рюкзак могут поместиться два-три «калаша» или М-16 и тридцать–сорок пистолетов, не считая наркоту. Но наркота именно что не в счет. Главное – железки. Винтовку можно продать за пятьдесят тысяч
