Квартира - Даша Почекуева
Он твердил: давай оставим ребенка. Лена хмыкала, всем своим видом выражая сомнение. В этом звуке он слышал упрек, который она не смела произнести вслух: мол, ты, дружок, сегодня здесь, а завтра там, а мне воспитывать.
Фролову стало обидно, что его связь с еще не рожденным сыном низвели до такой незначительной малости. Он еще не успел проявить себя, а уже был объявлен никудышным отцом.
— Мы ведь могли бы пожениться, — ляпнул Фролов, не задумавшись. Хотел вернуть себе власть над обстоятельствами.
Ленка вгляделась в его лицо еще пристальнее, округлила глаза и засмеялась. И так звонко, так весело смеялась, будто нарочно хотела растоптать в нем самое ценное.
— Лена, я не шучу. Выходи за меня. У меня есть комната в общежитии, сможем в углу кроватку поставить. Да, не хоромы, но ребенку много не надо. У завода детский садик хороший.
Когда схлынула первая злость, Фролов и сам поверил в живописную картину будущего, которую описывал Лене. Ему привиделась детская кроватка у окна, игрушки на паркетном полу, прогулки с коляской по парку, песочница, смешные грабельки, цветные рейтузы в складочку, а потом — дача, кошка, большая добрая собака, лампа с бахромой, скатерть в клеточку и сладкий запах яблок. Идиллическое детство, которого не было ни у него, ни у Ленки; оба втайне о нем мечтали и порывались создать.
Ленка сначала не верила, потом отнекивалась из упрямства, потом взяла паузу и посоветовалась с матерью. Мать сказала: соглашайся, дура, второго шанса может и не быть. И Лена согласилась.
* * *Расписались в марте. Пришли Шурик Егоров, пара общих приятелей, Ленкина подруга Ляля и родители.
Мама Лены — Тамара Лаврентьевна — оказалась величественной, говорливой и всем недовольной дамой, чья красота уже клонилась к закату, но все еще поражала воображение. Рядом с ней муж, и без того невзрачный, выглядел неприметным, как камень. Его звали Михаил Иванович, он все время улыбался, и всякий раз очень застенчиво, будто не вполне уверенный в своем праве на улыбку. Фролов мысленно называл тещу царицей Тамарой, а тестя — ее вассалом.
Глядя на Фролова, царица Тамара всякий раз чуть поджимала губы, выдавая досаду. Зять ничем не мог ее поразить. Небогатый парень с завода, сделавший предложение из-за беременности, не бог весть какой обаятельный, широкоплечий, но не то чтобы статный и уж точно не одаренный академическими талантами. Даже не очень остроумный. Даром что ленинградец — и спасибо, что не деревенщина, — а в остальном глазу не на чем отдохнуть.
Глядя на Ленину мать, Фролов кое-что понял и о самой Лене. Вот откуда ее беззащитность, стремление соответствовать ожиданиям и страх быть отвергнутой. Лену разрывало между противоречивыми желаниями — она хотела одновременно и угодить матери, и в то же время размежеваться с нею, четко обозначив свою инаковость. Может, именно это общее чувство и сблизило Фролова с Леной. Как куклы из одного набора, они были сломаны похожим образом. После свадьбы у них даже случился период душевного подъема, который с натяжкой можно было назвать влюбленностью. Вдохновленные собой, друг другом и открывшейся картиной будущей жизни, они в первый и последний раз съездили вместе в Ленинград.
Ленинград, город-мираж. Столица империи, канувшей в Лету. Прошлое, которое не вернуть, на которое больно смотреть, а не смотреть невозможно. С поезда Фролов сразу повез жену в мамину квартиру. Дом был хороший, трехэтажный, упрятанный во дворе другого дома на пересечении Гагаринской и Чайковского. Мать открыла дверь, увидела Ленку с округлившимся животом и застыла от изумления.
— Мама, это Лена. Лена, это мама.
Дальше — хлопоты, чай и матрас, расстеленный в коридоре. Бестолковое знакомство было омрачено недоумением, которое мать тщательно и безуспешно пыталась скрыть. Фролов ничего не говорил ей о Ленке, женитьбе и будущем внуке. Изредка звонил и спрашивал какую-то ерунду, а о главном даже ни словом не обмолвился.
Ленка тоже поняла, что ее никто не ждал, и быстро нашла причину. Брюхатая жена-провинциалка, ну конечно. Неудивительно, что Фролов постыдился говорить о ней ма-тери.
Фролов не мог объяснить, что дело не в стыде. Наоборот — он не только не стыдился Лены, но и собирался ею похвастаться. Беда была в том, что мать не оценила красивого жеста; пытаясь ее впечатлить, Фролов вечно промахивался в деталях.
Той же ночью Фролов столкнулся с матерью на кухне. Лена уже спала на диване в большой комнате, через стенку было слышно, как она посапывает, уткнувшись носом в подушку. Включив лампу на подоконнике, мать заваривала чай.
— Кипятка плеснуть?.. Нет, стой, не уходи. Сядь и посиди с матерью.
Со вздохом он сел за стол. Мать поставила перед ним чашку и тоже села. В свете лампы он заметил, что она седеет: полголовы будто пудрой присыпало.
— А ты что, взял моду сутулиться? Похож на какое-то чучело.
Он послушно выпрямил спину.
— Вот, так-то лучше. А теперь поговорим насчет этой девушки. Знаю, ты стараешься исправиться. И это, конечно, не так плохо, но я в упор не понимаю, чего ты пытаешься добиться детскими выходками. Ладно, хорошо, решил жениться — пусть, это тебе полезно… Но ребенок? Так скоро? Неужели ты не понимаешь, что можешь испортить девушке жизнь? Или чужая жизнь для тебя уже ничего не значит?
Внутренности Фролова сковало холодом. Он чувствовал, как холод змеится в кишках и желудке. Это был застарелый страх перед матерью, преследующий всех детей, не оправдавших ожиданий.
— Мам, — сказал он нетвердым голосом. — Я тебя прошу…
— Вова, рассуди сам. Эта девушка ведь хочет семью и ребенка. Она не знает, какой ты на самом деле, она не знает, что ты только стоишь на пути исправления, и впереди еще очень много работы.
— Мам, — тихо сказал Фролов, — эта девушка — моя жена. И я… знаешь, я же ничем не хуже других.
— Да неужели, — сказала мать, не скрывая сарказма. — Кому
