День между пятницей и воскресеньем - Ирина Лейк
Никакого отца никогда не было. Коля жил с мамой и с бабушкой. С бабкой. Мама была красивой, доброй и тихой, на людях, в гостях и на улице она всегда всем улыбалась и смеялась так ярко, что казалось, она светится, а дома она почти всегда плакала. Мама очень любила Колю, хоть никогда этого не говорила, бабка ненавидела весь белый свет, а больше всего — Колиного исчезнувшего отца и самого Колю, но на людях, во дворе и на соседских посиделках громче всех орала, как любит свою непутевую «бедосю» дочь и ее «сыночку-кровиночку», бедного сиротку, что все делает только ради них и уже отдала им всю свою жизнь «до копеечки». Вот этого «до копеечки» Коля не понимал совсем, потому что бабка вечно торчала дома, а мама работала на трех работах, но все свои деньги именно до копеечки отдавала бабке, а та, вместо того чтобы поблагодарить, каждый раз требовала у матери сказать «спасибо» за то, что не выставила ее из дому с ее «заплевышем».
Он ходил в гости к другим ребятам, у него было много друзей в школе, и, хоть жили все тогда бедно, его часто звали к себе обедать, приглашали на дни рождения и семейные праздники. Он во все глаза смотрел на мам своих друзей — смешливых, с кудряшками, в скромных ситцевых платьях с фартуками, как все они радовались своим детям, а заодно и Коле, когда те прибегали из школы. Там никто никого не называл «заплевышем», там пили чай с сахаром вприкуску и танцевали под патефон и под радио, а потом с работы приходили настоящие, а не воображаемые отцы и улыбались, и обнимали жен, и сажали на коленку детей, а Коле по-мужски жали руку. Он был достаточно взрослым, он понимал, что такого отца у него нет и не будет, но ведь он сам мог им стать.
Когда ему было восемь, он собрался жениться. На своей подружке Мирочке. Ей тоже было восемь. Решение было обдуманным и очень твердым. За него он получил от бабки увесистую затрещину, а мать побежала плакать в их крошечную спальню. Она так много плакала. Почти во всех детских воспоминаниях мама плакала. Наверное, она была очень и очень несчастной. Коля долгое время этого не понимал, ведь у нее был он, и он так сильно ее любил. А маме было как будто стыдно его любить, он это чувствовал: ее улыбки, ласки и доброта выдавались ему по каплям, тайком. Стоило матери обнять его или поцеловать, как рядом тут же появлялась бабка, чтобы сообщить, чего такого ужасного он сегодня успел натворить, или прочитать очередную проповедь о том, что детей надо воспитывать ремнем и подзатыльником, тогда из них выйдет больше толку. Только по ночам, когда он уже засыпал, мама в темноте пробиралась к нему, ложилась рядом и тихонько целовала и гладила пальцами его лицо и волосы. Он тогда притворялся, что спит, даже если просыпался, — лишь бы она не ушла. Ему было тепло и так счастливо, что казалось, в кромешной темноте загорался яркий свет, как будто со всех сторон вспыхивали звезды.
Когда ему было 15, мама умерла, когда ему было 16, он убежал из дома. Бабка никогда не пыталась его искать. Даже для вида.
Лидочка. Сейчас
— Мама!
Мила остановилась в дверях и всплеснула руками. Ее хрупкая маленькая мама каким-то образом умудрилась вытащить из кладовки огромный чемодан и сбрасывала туда вещи из шкафа.
— Мама, что ты делаешь?
— Мне нужно ехать. Ты не понимаешь, как сильно я опаздываю.
— Мама! Ну вот, опять начинается. Куда ехать? Зачем тебе ехать? Ты дома. Дай сюда чемодан.
— Не смей!
Мила отступила на шаг, она знала, спорить в такие моменты бессмысленно, будет только хуже. Она села на пол и стала смотреть, как в чемодан летели платья, блузки, шарфики. В комнате сразу запахло лавандой и чем-то теплым и терпким… мамой. Которая была вот тут, рядом, но при этом где-то так далеко. И достучаться до этого «далеко» у них с сестрой никак не получалось. Мила вздохнула.
— Я страшно опаздываю. Мне нужно торопиться. — Руки у матери дрожали, она была ужасно напряжена и все время говорила и говорила, не останавливаясь. — Нужно торопиться, я уже так опоздала, я так опоздала. Где моя юбка? — Она вдруг остановилась, кинулась к шкафу, начала вытаскивать все с полок, выдвигать ящики.
Мила просто закрыла лицо руками. Она знала, если сейчас вмешаться, начнутся слезы, истерика, давление, скорая…
— Юбка с красными цветами! — Мать обернулась к ней, брови насуплены, губы плотно сжаты. — Юбка! С красными! Цветами! — Она двинулась на нее. — Это вы ее брали? Вы с Верой ее надевали? Отвечай! Она мне нужна! Я не могу лететь без этой юбки! Где моя юбка с красными цветами? Почему вы таскаете мои вещи без спроса? Почему вы такие бессовестные и безответственные?
— Мам… — Мила попыталась взять ее за руку. — Ну какая юбка? С какими цветами? У тебя нет цветастых юбок, ты же любишь все спокойное, однотонное. Давай возьмем вон ту, серенькую?
— Никаких сереньких! Ты что, не понимаешь, куда я лечу? Ты не понимаешь?!
Мила едва удержалась, чтобы не сказать, что она действительно не понимает.
— Юбка с красными цветами! Где она?! — Мать перешла на крик.
— У тебя ее нет…
— Прекрати! Ты нарочно меня злишь! Вы все нарочно это делаете! Чтобы меня не пустить! Верните мне юбку! Мне нужно на аэродром! Я не могу без нее лететь!
Мила глубоко вздохнула и услышала, как по лестнице поднимается сестра. Она, конечно, все слышала.
— Мам, что случилось? — Вера появилась на пороге. — Мы сейчас все найдем. — Она говорила очень спокойно, врач объяснил, как нужно общаться с мамой в такие «острые моменты». — Мы сейчас все сложим, ничего не забудем, все как следует упакуем, поедем в аэропорт или как там правильно? На аэродром. Только ты не волнуйся, пожалуйста. Поедем на аэродром, сядем в аэроплан и полетим далеко-далеко…
Мать посмотрела на нее очень внимательно и вдруг остановилась.
— Кто вы? — тихо спросила она, перевела взгляд на Милу и спросила: — Кто эта женщина? Ты ее знаешь?
— М-м-м… — У Милы как будто заныл зуб. — Прилетели… — тихо сказала она почти про себя, а потом добавила громко: — Мама, это Вера! Ты сама только что про нее говорила, что она таскает твои юбки. Это Вера,
