Куда ведут дороги... - Шубхаш Мукерджи
Но сегодня секретарь отнесся к нему как к очень близкому человеку. В душе Упен-бабу зашевелилось было какое-то сомнение, однако вмиг исчезло, потому что он сразу же стал укорять себя за это. Погруженный в свои мысли, Упен-бабу машинально подвинул к себе стул — даже не услышав скрипа ножек по полу — и столь же машинально сел на него.
— Ну как, Упен-да, все, что нужно, с собой взяли? Приедете — и прямо в больницу. А уж после находитесь и насмотритесь. — И, понизив голос: — Упен-да, разве так можно?! Тяжеленный чемодан сами втащили на третий этаж! — Потом опять громко: — А вообще-то вам надо было бы ехать на вокзал прямо из дома. С вашим здоровьем…
— Дело в том… То есть мы договорились, что Гхоток-бабу пришлет машину сюда. Поэтому…
— А почему он не мог прислать машину к вашему дому?
— Я сказал ему, что хочу заглянуть в комитет на минутку — попрощаться со всеми перед отъездом…
— Вот-вот! А этот хитрец и воспользовался. Свою выгоду не упустит. Лишний раз подольститься захотел — положить цветочки к стопам партии. А вдруг когда-нибудь и окупится…
С улицы донесся автомобильный гудок.
Упен-бабу встал.
— На вокзале о вас позаботится Онукуль. Даст вам билет и посадит в поезд.
Такого с ним еще не бывало. Пока спускались по лестнице, на глаза Упен-бабу навернулись слезы. Два молодых человека не дали ему нести даже сумку.
Партия больше, чем семья, ближе, чем семья. Он говорил это много раз в своей жизни многим разным людям, потому что считал, что так должно быть.
Но сегодня он сам прочувствовал это до глубины души, и все струны его существа словно запели от радости.
Секретарь тоже пошел проводить его до машины. Упен-бабу, хоть и сказал сначала: «Да что вы, не надо!» — на самом деле был очень доволен и счастлив. Еще утром он и вообразить не мог, что выдастся такой необыкновенный день.
От гордости он ног под собой не чуял.
В детстве, бывало, он складывал праздничные подарки в подол дхоти. Упен-бабу вспомнил эту детскую привычку, и ему показалось, что сегодня подол его дхоти наполнен уважением и любовью партии — в награду за всю его жизнь. Руки, свободные от поклажи, сами собой изогнулись так, будто и вправду им надо было удерживать наполненный подол.
Упен-бабу вдруг почувствовал себя очень значительным человеком. Прежде он даже к зеленым юнцам обращался только на «вы», и с этим никто ничего не мог поделать. А теперь в него точно бес вселился. Когда они подошли к машине, он неожиданно для самого себя с важным видом похлопал секретаря по спине (тот, впрочем, был моложе Упен-бабу) и сказал:
— Ну иди-иди, занимайся своими делами.
Сказал — и сам вздрогнул. Собственный голос показался ему чужим.
2
Шоходеб и Татия ехали впереди всех, в машине Бикрома. Свернули на Шорот-Босроуд. Шоходеб и Бикром, старые друзья, без умолку разговаривали. Татия молча смотрела в окно на проносившиеся мимо улицы, переулки, дома.
Вот она и уезжает отсюда — и кто знает, вернется ли когда-нибудь обратно? Отъезда Татия ждала с нетерпением. Только и делала, что считала дни, оставшиеся до назначенной свадьбы. Мысль о том, что она вырвется за границу, не давала ей спать по ночам.
Она согласилась на свадьбу, еще почти ничего не зная о Шоходебе. Родители Татии и не подумали бы ее принуждать. Стоило ей сказать «нет», и свадьба не состоялась бы.
Сейчас родители Татии и ее младший брат Тукун ехали вслед за ними на такси. Оглядываясь назад, она видела, как ветер треплет седые волосы отца.
Мать Шоходеба вез в своей машине ее старший сын. Вместе с ними — невестка и трехлетняя внучка. Отец Шоходеба умер два года назад.
Сразу после его смерти Шоходеб уехал за границу. Теперь он живет в Западной Германии, работает на радио в Кёльне.
Вырулив на Ред-роуд, Бикром прибавил скорость. Шоходеб повернулся к Татии, посмотрел на нее и улыбнулся. Бедняжка! Ей, конечно же, тяжело расставаться с Калькуттой.
В прошлый раз, когда он приезжал сюда из Западной Германии, ему тоже трудно было снова покинуть Калькутту. Потому что тогда его ожидала все та же одинокая жизнь в чужом городе.
Теперь совсем другое дело. Теперь они уезжают вдвоем — и заживут на славу. Заработка Шоходеба им вполне хватит для безбедной жизни. А если Татия захочет, она тоже сможет неплохо подрабатывать на радио. Не захочет — не будет работать, пожалуйста, пусть учится.
Имя «Татия» Шоходебу сначала не понравилось. Оно показалось ему иностранным, вроде «Татьяны».
Однажды, когда свадьба была уже делом решенным, Шоходеб высказался на эту тему в доме Татии. Целую речь произнес:
— Что ни говорите, а в выборе имен бенгальцы теперь совсем голову потеряли. Стараются отыскать имена попричудливее, будто не для живых людей, а для персонажей юмористических рассказов. Иногда такие имена попадаются — ну прямо абракадабра, с души воротит. Раньше были имена как имена, а теперь невесть что.
Татия сразу вспыхнула, а ее отец сказал:
— Знаете, имя Татия никак не связано с именем Татьяна. Просто в детстве она все время пританцовывала. Я и назвал ее «Татхия»[10]. Но потом, в школе, как-то умудрились потерять букву «х» — и получилось «Татия». Но я не возражал. Потому что и это имя к ней подходит: ведь она может вспыхнуть из-за любого пустяка[11].
Выслушав это, Татия сказала:
— Ну и ну! Целую историю сочинил.
Семья Татии очень понравилась Шоходебу. Между родителями и дочерью — прекрасные отношения. Младшего брата от книжек не оторвешь. И все вместе производят впечатление удивительно счастливого семейства.
В одном доме с ними живет дядя Татии, младший брат отца. Поселился у них, когда был студентом колледжа, да так и остался. Своей семьи не завел. На карманные расходы зарабатывает частными уроками.
А Татии очень понравилась мать Шоходеба. Добрая, душевная женщина и без всякой экзальтации, столь часто свойственной бенгальцам. Она сама всю жизнь трудилась и хочет, чтоб невестки тоже не сидели без дела. Старшая невестка по ее совету устроила дома вечернюю школу и обучает грамоте простых женщин из соседних кварталов.
Отец Шоходеба был доктором. В молодые годы он служил в армии. Уйдя в отставку, построил этот дом, в котором семья живет до сих пор. Позже на
