Старый новый дом - Никита Андреевич Фатеус

Лампы светили тускло, потому как вместе с потолком окрасили и плафоны. Повсюду висели картонные зайчики, мишки и снеговички с выражениями лиц страдания, прячущихся за беззаботными улыбками. Где-то пыталась удержаться на весу мишура, приклеенная на скотч. Где-то она уже валялась, прямо на конфетти и сигаретных окурках. Праздник был растоптан и ждал отмщения, готовясь растоптать людям счастливое утро первого января.

Слева от лестницы, рядом с батареей стоял стол и четыре старых стула. На столе стояла банка из-под кофе, служащая пепельницей, бутылка коньяка и какая-то тарелка. Рядом с ним стояла яркая новогодняя елка, под которой покоилась коробка с ненужными рекламными буклетами и газетами. За столом сидела знакомая мне компания. Из портативной колонки доносились стучание, хрипение и прочие шумы, вперемешку с голосами. Возможно, так рожал крупный рогатый скот. А может, это была плохая музыка.

– Сколько лет, сколько зим! – воскликнул мой одноклассник, поднявшись со стула с подкашивающейся ножкой. – с праздником, блудный сын! Не появлялся здесь уже сколько. Забыл про нас?

– Шолом, Илюша, – сказал я растерянно и оглядел присутствующих. – с новым годом всех.

Я пожал парням руки и спросил:

– У вас от головы ничего нет?

– Как же, – Илья указал на бутылку. – думаешь, мы тут сухие сидим?

– Я тебе налью, – сказал Сева, одногруппник.

– Что у тебя вообще нового? – спросил меня Илюша, сжав в зубах сигарету.

– Толком ничего. Не работаю, ничем не занимаюсь.

– Все еще нищий? – усмехнулся он.

– Пожалей убогих.

– Так и быть.

– Держи, смотри не напейся, – ухмыльнувшись сказал Сева и протянул мне стакан.

– Благодарю, – я взял стакан.

Ваня продолжал молча сидеть и смотреть на нас с недоумением.

– Чем вообще занимаетесь, господа, – спросил я и перевел взгляд на Илью. – и дамы?

– Я скучал по твоим плохим шуткам, – заметил Илья. – сейчас только и делаем, что пьем, курим и музыку слушаем.

– Неплохо, да? – заметил Сева.

– Я полагаю, это невероятно занимательно.

– Так и есть, – воскликнул Илья и поднял стакан. – с новым годом!

Я быстро осушил свой стакан. Как будто это должно было помочь. Я перестал морщиться из-за крепости алкоголя и глянул в сторону Вани, человека, с которым я хорошо дружил в детстве. Он смотрел на меня с немым упреком, возможно даже с отвращением. Он словно спрашивал меня: «Ты хоть сам понимаешь, что ты делаешь?» Я же смотрел на него с досадой, но без сожалений. После пары секунд игры в гляделки он опустил глаза и тихо сказал:

– Ты про Соню слыхал? – он говорил про нашу подругу. В детстве мы втроем носились по двору.

– Она поправилась? Давно мы с ней не виделись.

– Не поправилась, – он продолжал пристально на меня смотреть.

– Как так? – я сразу же смирился с этим. Не потому что мне было безразлично. Дело в том, что так я реагировал на смерть в принципе. Смерть неизбежна и порой даже подвластна нам. Но только в одном направлении. Ты можешь приблизить ее, но никогда отсрочить. И я смирился, что не отменяло неизбежно возникающей пустоты внутри. Мне хотелось знать только, как это произошло.

– Как-как? Вот так! – сказал Ваня. – вчера ночью звонили из больницы, переливание не помогло.

Он замолчал и уставился в стену, ясно давая понять, что разговор окончен. «Я ведь мог дать свою кровь, – подумал я, – но не сделал этого». Думал, что мы уже давно не общаемся и там меня никто не ждет. К тому же, на мне свет клином не сошелся. Да и, с другой стороны, оно бы не помогло, и корить себя не за чем. Может, смысла не было вообще, и с этим нужно просто смириться?

И ведь фактами тут себя не оправдать. Нельзя сказать, что с ее смертью должны исчезнуть и все вопросы. И самое главное, что она, как бы это плохо ни звучало, не играет роли в данной ситуации. Здесь все упирается в то, что мои дела были куда важнее переливания крови для этой бедной девушки, нашей с Ваней подруги детства.

Я было начал считать себя последним человеком на этой земле, как вдруг почувствовал приятное шуршание кресла подо мной. Я вжался в него и гладил шершавые поролоновые подлокотники. Я услышал музыку, всю музыку, каждый инструмент. Барабанщики словно сидели в моих ушных раковинах и давали ритм. Мелодия тонкой нитью пронизывала всю черепную коробку изнутри, и переплеталась в причудливые узоры. Цвета стали ярче, и все складывалось в удивительную мозаику. Даже грязь на кафеле казалась мне каким-то ацтекским рисунком. Мишура начала радовать, конфетти слепили, а коньяк прожигал изнутри. Мне не хотелось говорить, но поделиться срочной новостью я считал должным:

– Со мной происходит что-то странное! – я оглядывал все вокруг. – я будто вообще не здесь!

– Ну, здравствуй, – сказал Сева.

– Белочку словил, псих, – сказал Илюша.

И лишь Ваня Петров сидел с тем же выражением презрения на лице, пока меня это совершенно не трогало. Я достал свой телефон, надел наушники и включил первую попавшуюся мелодию. На фоне болтали мои друзья, но постепенно музыка, льющаяся из моих наушников, полностью поглотила мое сознание. Казалось, я понимал каждую строку, каждый удар, каждый звон колокольчиков, каждый перелив, каждый голос. Это было блаженство – перенестись в уютный домик и ловить причудливые закорючки-ноты в красной новогодней шапке, пока вокруг носятся ребятишки и заворачивают подарки.

Я сидел в абсолютном блаженстве около пяти минут, как мне казалось. Но когда я открыл глаза, рядом никого не оказалось. На столе остались стоять пепельница и почти пустая бутылка коньяка. Кажется, мои знакомые ушли. Возможно уже давно. Пускай. Я не питал к ним тех дружеских чувств, которые были раньше, когда я гулял во дворе, ходил в школу или в университет.

Да, было приятно время от времени видеть их довольные лица, но это снова и снова отсылало меня в лучшие времена. А я устал тревожить себя мыслями о том, как было хорошо раньше, когда не было мыслей о будущем, ответственности и банальной серьезности. Поэтому я и должен подняться на крышу и спуститься снова, самым коротким путем. Я встал с кресла, взял бутылку и начал осматриваться. Голова снова начала болеть.

Я оглядывал грязную плитку, как через пару секунд в дверях показалась толпа пьяных людей. При них были все атрибуты праздничной ночи: водка, стаканы, дети, возможно тоже