Черта оседлости - Дмитрий Ланев
– И как он, доволен жизнью?
– Не знаю. Перепелки, говорит, болеют. Порой даже дохнут. Нет стабильности в хозяйстве.
– Ладно, – сказала Анна, – делай, как знаешь. Мне пора. И по поводу мотоцикла – ты не рано выехал, утром еще ледок на дорогах?
– Соскучился, – ответил Старцев, – стоял в гараже, холодный, мертвый. А тут зафыркал, заурчал, как кот. Я себя просто Христом почувствовал, оживляющим мертвых. Решил до дачи прокатиться, да по окрестностям. Весна ведь.
– Не упоминай Христа всуе, ты же не веришь, – Анна прикоснулась к его щеке губами.
– Пока, будь осторожен.
Старцеву понравился только что придуманный термин «хомо пандемикус» и он его с удовольствием повторил. Открытием захотелось поделиться, тем более, что разговор с Гернштейном пришлось прервать, не дослушав до конца про племянника.
Голос у Гернштейна был недовольным, говорил он нехотя, как будто опасался, что переполнявшие его чувства могут вырваться и разнести его мир, как цунами прибрежные японские городки. И его – Гернштейна – миссия укротить эти чувства.
Про племянника сказал одно:
– Собрал рабочих, сказал, что кто хочет воспользоваться любезным предложением свыше, могут идти домой. Зарплату получат, если деньги останутся. Но пока есть заказы, лучше думать о своем кармане. Так что, домой никто не ушел. Пока работают, племянник им какие-то бумажки выписал, чтобы ездить могли, маски выдал, спиртом руки моют. Хотя сам дергается: у него все крупные заказчики – бюджет. Предупредили, что уходят на каникулы, согласно распоряжению.
Выговорившись, Гернштейн стал способен выслушать соображения Старцева об эволюции.
– Начнем с homo erectus – человек встал с четверенек. Потом он стал homo sapiens – начал шевелить извилинами. А в прошлом веке миру был явлен homo советикус, но это локальное явление, может быть, проба на прочность. Ну а теперь все идет к тому, что вывелся homo пандемикус.
– И в чем разница, – спросил Гернштейн.
– Разница есть. Хомо советикус был счастлив, получал удовольствие от ощущения себя винтиком, частью большой системы, грандиозного механизма, достающего до луны. Он был счастлив жертвовать собой, близкими, всем дорогим ради величия системы. Не лидеров нации, заметь, не ЦК – всей системы. Этим он отличался от хомо сапиенс. Тот был упертым первопроходимцем, рыскал везде в поисках наживы и придумал, что кольт делает людей равными, то есть творит чудеса.
А хомо пандемикус – он помешан на безопасности, самолюбовании, неприкосновенности тела, заметь, не личности – тела. Доиграются, «большой брат» обеспечит им безопасность, в первую очередь – от самих себя. Никто не уколется, не обожжется, не посадит занозу при выстругивании рогатки. Забудьте про «Эмиля из Ленеберги» с его ножиком в пять лет. Не положено в пять лет иметь ножик – опасно.
И это не волчья стая. И не Тимур с командой. Это даже клеткой назвать нельзя. Это улей. Знаешь, в улье, функционал рожденной пчелы зависит от температуры. Если в улье не хватает, например, рабочих пчел, то те, которые отвечают за развитие личинок, то ли нагревают их, то ли охлаждают до той температуры, когда рождаются именно работяги. Вот – пчелы умеют, а человек долго вокруг этого бродил, на звезды поглядывал. И тут на тебе, какой удобный случай – вирусишка расшалился. Как бы сказал сейчас Вольтер: если бы вируса не было, его следовало бы выдумать.
– А дальше то что?
А дальше трудный путь в гору. Сначала встать с четверенек, потом пошевелить извилинами. Потом, наверное, не обойтись без того, чтобы встать плечом к плечу… Но как тут встанешь, если социальная дистанция?
– Да, замкнутый круг. Какая-то социальная магия.
– Это не магия, не выдуманный круг мелом на полу против нечисти, это реальная черта оседлости. Проведенная по живому, узаконенная.
– Да, помолчав, ответил Гернштейн, – черта оседлости. Рыбьи глаза чиновников. И овчарки.
Поговорив с Гернштейном, Старцев поднялся, но был остановлен очередным звонком. Это был Вячеслав, спросил:
– Ты как, в маске?
– Нет.
– И я нет, – удрученно ответил Вячеслав, – не достать. Ни в одной аптеке нет. Нашел в интернете по полтиннику за штуку. И то, только завтра доставят.
– Вернусь, свою отдам. У меня, похоже, многоразовая.
– А ты сам как?
– Пока не решил. Анна уверяет, что маска необходима, но не достаточна. Для полной безопасности нужно спрятаться, запереться, общаться только по телефону и сетям. С тревогой прислушиваться к шуму подъезжающих машин и шагам на лестнице: вдруг – врачи за соседом.
– Ну, ты прямо апокалипсис рисуешь. Это в тебе культурное наследие прошлого вскипело – прямые ассоциации с тридцать седьмым. А Анна правильно делает – не столько о себе думает, сколько о других. Кто его знает, этот вирус, на что он способен.
Старцев ответил:
– Это не я прошлое вспомнил. Но во времена культа враг был очерчен, он был назван, был виден, у него было тело и язык. Его можно было сторониться. Во времена культа простодушным людям можно было рассчитывать, что врагов рано или поздно всех выловят и накажут. И был шанс остаться вне всех этих процессов врачей, профессоров, даже избежать раскулачивания можно было, отдав все подчистую в колхоз.
А теперь – враг-невидимка. Он везде, куда укажет информированный товарищ начальник. Покажет на тебя, и ты станешь врагом самому себе, потому что сказано «80 процентов переносят бессимптомно». Пе-ре-носят, несут угрозу другим, враги обществу.
– Твоя версия понятна, но…, – Вячеслав подбирал слова, – но не могут же все люди во всем мире, в самых что ни на есть развитых демократических странах ошибаться.
– Что будет с людьми – довольно понятно, – резко ответил Старцев. – По крайней мере – в обозримом будущем. Это ведь первый опыт, первая репетиция, когда чиновники щелкнули пальцами, и весь мир встал. Кто-то в очередь за гречкой, а Вера, вот, прилететь не смогла. А хотела. Интересно, как они будут жить, все эти люди – с пониманием, со знанием такого будущего. И как они могут забыть … о своем будущем?
– Ну, не думаю, что все так плохо. Создадут вакцину, будем прививаться, как от гриппа.
– Ты думаешь, – спросил Старцев, – это последний вирус? Ты же знаешь, эти вирусы сейчас, как в восточных сказках – в каждой лампе по джину. Только потри и скажи: хочу, чтобы весь мир стоял на задних лапках.
– Все-таки как-то не верится. Не те времена, чтобы вот так просто все объяснялось.
– А ты вспомни, как часто мы не верили. Мы не верили, когда в 79-ом вошли в Афганистан, не
