Женские истории - Сергей Семенович Монастырский
За страну мне стало обидно, и я было вспылила:
— А в других странах, не зная языка комфортно?
— В других странах знают английский, — ответил он и добавил,-
— Для меня он тоже не родной, но я его знаю!
Улыбка у него была дьявольски обаятельная, и я остыла.
Я, конечно, знала, что в Москве гастролирует в эти дни немецкий театр Питера Штейна, но даже и не мечтала туда попасть. А этот Питер оказался помощником режиссера. У него было высшее театральное образование, но до режиссёра он еще не дорос.
Ну, мило так беседовали, и на прощание он пригласил меня на спектакль, дал пригласительный билет, на котором написал день и название спектакля.
Я пришла и неожиданно увидела, что Питер стоит у входа в зрительный зал. Я думала, что это его обязанность и мышью хотела проскочить мимо.
А он расцвел своей очаровательной улыбкой и вдруг сказал:
— Это я вас жду!
— Влюбились что ли? — пошутила я.
— Влюбился! — подтвердил он серьезно. — Так бывает. Если бы не пришли, я бы вас все равно нашел!
— Это как? — Я, конечно, была удивлена, но на автопилоте держалась.
— Сидел бы целыми днями в кафе и ждал Вас. Вы же не сказали, что каждый день пьете там кофе!
И сказал, что после спектакля будет ждать у входа.
… Гастроли были целую неделю.
И распорядок дня в эту неделю был у нас один и тот же.
В одиннадцать часов дня я встречалась с ним в кофейне. Потом до двух шли гулять по Москве. Я показала ему свои любимые места. И говорили обо всем на свете.
Вечером встречались на спектакле. Я пересмотрела, наверное, весь их репертуар.
Потом он провожал меня домой. Не приставал ни разу.
Я как-то спросила его об этом. У нас это выглядит странно.
Он понял по-своему.
— Я не импотент. И с ориентацией у меня все в порядке, — объяснил он. Просто что-то странное. Мне, кажется, что если у нас случится то, что в этих случаях случается, то все кончится! А мне бы этого не хотелось!
Признаюсь, я была несколько разочарованна.
Вот такой парень, вот такой случай идет в руки! А он говорит о каких-то тонких чувствах!
Поговорит и уедет! Не то чтобы я чувствовала себя охотницей! Но он мне правда очень нравился.
И надо было расставаться.
В последний вечер он сказал:
— Знаешь, завтра я уеду, и если даже у нас больше ничего не будет, я буду вспоминать наше знакомство, как очаровательный и не совершившийся момент своей жизни.
И если, уехав, я остыну, то значит, все было сделано правильно. А если не остыну, я пришлю тебе вызов для оформления визы! Приедешь?
Я чуть не грохнулась на землю от услышанного!
Но какое-то чувство заставило меня сказать:
— Не знаю.
… Через месяц он прислал мне вызов. Видимо, раздумывал, остыл он или нет.
… В аэропорту он встретил меня у стойки выхода. Обнял и сразу поцеловал, как будто до этого мы все время целовались. Не было этого.
На стоянке стояла открытая машина. По-моему, это называется кабриолет.
— Опустить крышу? — спросил он.
— Нет, — ответила я.
Мне казалось, что это все не со мной. Что этого не может быть
— Берлин, любимый человек, кабриолет!
Было лето, пылала жара, разогревая Берлинские улицы, Питер о чем-то рассказывал, я не понимала о чем! Неужели это моя жизнь! И теперь всегда будет моей!
Я даже не помню, какой мне показалась его квартира. Ничего не понимала. Ничего не видела, я просто была оглушена счастьем.
— Иди в душ! — сказал Питер, — А я пока сделаю кофе.
И только тут я осознала, что так не уместно мое счастье!
В самолете у меня наступили месячные!
Я сходила в душ, тщательно всё замыла, и одетая вышла к нему.
— Зачем так делать? — удивленно спросил он, — там же висит халат, я его специально для тебя купил!
— Питер, — с трудом объяснила я, — мне неловко, но у меня месячные!
Он засмеялся.
— Ну и что? Я тебя все равно хочу!
И подняв меня на руки, понес в спальню.
— Подожди! — только успела крикнуть я, — ну постели что-нибудь!
Он снял с себя рубашку и положил на простынь. И стал медленно, целуя меня раздевать.
… Первые минуты я не понимала ничего. Только его губы, его руки, его член во мне.
… Он поцеловал меня и, засмеявшись, сказал:
— Вот, теперь мы можем выпить кофе!
Я посмотрела на оставшиеся на простыне и рубашке сгустки крови, слава богу, их было немного.
— Это я на стену повешу! — перехватив мой взгляд, — улыбнулся Питер. — Картину назову «Первая ночь с любимой».
И здесь я решилась:
— А я твоя любимая?
— Пока не знаю.
Меня обескураживало, что он говорил все честно.
— Но я бы так хотел, и чтобы это было вечно.
… Я сначала думала о другом. Главное, что заграница, что Германия, и это моя судьба, моя жизнь!
Не может быть!
Потом, когда стала приходить в себя, — я ведь не впервые за границей — увидела, что Берлин — это очень красивый город.
Питер жил в самом центре, и наступающая осень делала этот район не городом, а каким-то парком.
Уже постепенно на дорожки облетали желтые листья, и их топтали люди, даже не понимая, по какому красивому, а главное — заграничному обворожительному городу они идут!
Они здесь жили всегда.
А я ходила, ездила в метро, я ела этот город, я не могла накушаться этой Европой, этой необычной красотой, а на самом деле вполне обычной жизнью. Питер до обеда был со мной, вставал он поздно, потому что и ночь тоже заканчивалась поздно.
Завтракали мы не дома, шли в ближайшее кафе, где Питера все знали, и наш столик нас всегда ждал, и уже одно это казалось мне необычным, хотя Питер пояснил очень прозаично:
Им выгодно, что им стоит подождать меня полчаса!
Потом мы ехали куда-нибудь, где я еще не была. Питер знакомил меня с его жизнью. Я уже правда про себя называла это «нашей жизнью»
В два часа он уходил в театр. Возвращался поздно вечером, после десяти, и опять была долгая ночь.
Наши ночи, это были наши дни!
Конечно, были у него выходные.
В один из таких дней он сказал, что вечером пойдем ужинать в кафе, где соберется его компания, они время от времени встречались.
Я, конечно,
