Лилечка и золотые груши - Алёна Митрохина
В деревенскую жизнь, оказавшуюся для него несколько иной, чем ему представлялось, Геша окунулся в первый же день, с порога, и две недели, что он там жил, промелькнули, словно в забытьи. А причиной тому была племянница, гостившая у маминой подруги, Татьяны Романовны, в это лето. Инка, студентка третьего курса института физической культуры, высоченная крепкая деваха с громким грубым голосом, заразительным смехом и жаркими черными глазами, взяла Гешу в оборот и отпустила его, ошалевшего и изнемогшего, только в последний день его пребывания, пообещав найти в городе, из-за чего Геша, выходя из дома, еще месяца два опасливо оглядывался, проверяя, не караулит ли его за углом эта случайная пассия.
В первый же вечер Инка уверенной рукой профессиональной волейболистки увела Гешу на сеновал и со словами «пей, не бойся, она чистая» влила в его покорный рот стакан мутной забористой деревенской самогонки. Геша, ранее не пробовавший даже пива, выпучив глаза и громко дыша открытым ртом, выскочил из сарая, но тут же вернулся обратно — показываться в таком виде матери было нельзя. «Первый раз что ли?» усмехнувшись, спросила Инка и похлопала по желтой сухой траве рядом с собой, приглашая присесть. Геша плюхнулся в ароматное, выглядевшее жестким, а на деле мягкое, почти невесомое сено, не удержался и неловко завалился на Инку, оказавшись лицом прямо в ее пышной, огромной груди. И замер. Внутри Гешки происходило что-то невероятное, совсем не похожее на то, что бывало с ним в момент перелистывания глянцевых страниц известных журналов. Близость настоящей, вкусной, с затуманенным взглядом женщины опьянила не меньше бормотухи и придала ему неожиданной смелости, а ей только это и было нужно.
Все ночи Гешка и Инка проводили на сеновале, где многоопытная физкультурница, ненасытная и деликатная одновременно, в буквальном смысле открывала для Гешки прелести плотской любви.
А днем Инка учила его играть на гитаре. Гитару она привезла с собой и, перебирая незамысловатые аккорды, странным плаксивым голосом фальшивила модные в то время песенки про белые розы и дым сигарет с ментолом. Не обходилось и без вечного «как здорово, что все мы здесь сегодня собрались» — тут уж подхватывали все: и мать, и тетя Таня, и соседи, подпевавшие нестройным хором с близлежащих дворов. Но лучше всего у Инки получались «Мурка» и цыганочка, немудрящее исполнение которых Геша отточил почти до мастерства.
Словом, когда сын с мамой вернулись из деревни, это был уже совсем другой человек. Уезжал среднего роста плотный лохматый подросток Геша, а приехал высокий (за две недели он умудрился вымахать чуть ли на десять сантиметров, из-за чего вся спина и бедра были в длинных с синеватым отливом растяжках, словно его нещадно пороли), стройный, с копной темных, местами выгоревших волос Евгений. Отец же сразу понял, в чем дело и, толкнув сына в плечо, сказал, ни к кому не обращаясь, но со смыслом: «Развязался, я гляжу, пацанчик-то». А мать, фыркнув, махнула на мужа рукой: «Ты чего болтаешь, пошляк! Ему всего-то пятнадцать…».
Странно, но она не заметила Гешиных метаморфоз и искренне бы удивилась, узнай, чем он занимался во время ночных деревенских отлучек. И, в общем-то, мать была права: несмотря на внешние перемены и случившееся с ним судьбоносное событие, он оставался почти ребенком и первое, что продемонстрировал на старой и страшно расстроенной отцовской гитаре верному другу Сереге, было залихватское, с блатной хрипотцой, исполнение «Мурки». О полученном любовном опыте рассказал много позже и словно бы нехотя.
И все же летнее приключение, как теперь понимал Геша, задало определенный вектор его пристрастиям: он категорически не пил алкоголя и также категорически любил женщин. И хотя женщин он любил совершенно всех и всяких, особую слабость питал к тем, что постарше, немного грубоватым, с командными нотками в голосе. Его нельзя было назвать тюхой или подкаблучником, просто ему нравилась их уверенная, лишенная ненужной стыдливости, женственность и опытность, а с некоторыми Геше нравилось просто болтать о том о сем, запоминая умные мысли и, иногда, в кругу сверстников выдавая их за свои.
Маргарита бросилась в его жизнь буквально: голосовала на дороге и не удержалась на высоченных каблуках, свалившись ему чуть ли не под колеса. Он выскочил из машины злой как черт — от испуга и раздражения, опаздывал на важную встречу и валандаться с пьяной — а она без сомнения была пьяна — девушкой не было ни времени, ни желания. Но подняв с асфальта бессмысленное тело и набрав полные легкие воздуха, чтобы, прежде чем отпустить, хотя бы вдоволь высказать свое возмущение, Геша обомлел и проглотил воздух обратно, некрасиво икнув.
Перед ним, шатаясь, стояла …. Инка, первая его женщина, о которой он уже, казалось, и позабыл, а вот нет — вспомнил и имя и ее саму во всех подробностях. Сходство было почти фотографическое, отличался только рост, Инка была высокая, даже выше его 180 сантиметров, а кое-как стоявшая перед ним деваха — ниже среднего. Но все остальное — русые мягкие кудри, тонкие ноги с маленькими ступнями (у рослой Инки нога была 37-го размера, почти детская и такая несоразмерность бросалось в глаза), широкие плечи, крепкие руки — правая усыпана родинками точно как у Инки! — и, конечно, роскошная мягкая грудь, были точной копией, что поразило Гешу совершенно.
Он взял за руку незадачливую пешеходку и выпалил:
— Как зовут твою мать?
Вопрос был столь неожиданен, что даже отрезвил девушку, которая вырвала свою руку из Гешиной и,
