Шу - Алёна Митрохина
Клавдия баловала Шурика по-своему. Однажды купила копилку – огромного глиняного поросёнка, невероятно-розового цвета с красным носом-пяточком, прорисованным до мельчайших подробностей, от раздутых ноздрей до жестких, колючих щетинок. Шурочку этот нос почему-то пугал, всё ему казалось, что из него вылетит жирная грязная муха и укусит за нежную щеку, оставив безобразный шрам на всю жизнь. Поэтому он закрасил его черным фломастером, который специально захватил с собой, когда пошел в гости к Клавдии Степановне. Пятачок стал черным, неровные штрихи, сделанные дрожащей Шурочкиной рукой, выползали за края поросячьего носа, и получился в итоге поросенок в черную кривую полоску – уродство!
Клавдия ругала Шу, требовала объяснений, и, кажется, даже на него обиделась. Шу плакал горячими детскими слезами, не в силах объяснить ничего про муху, опускал голову все ниже и ниже и, к стыду своему, упал, опрокинув стакан со сладким компотом. Клавдия рассердилась еще больше, и отправила негодника в дальнюю комнату, где он и просидел до конца вечера, жаждая мести и бормоча про себя нелепые детские проклятия. Ненавистный поросенок стоял здесь же, на полке с книгами. Шу хотел разбить глиняного страшилу, и взял уже в руки, но услышал шуршание и позвякивание денег в его раздутом брюхе и поставил на место.
Клавдия копила деньги на путевку для Шу в Ленинград. Очень хотелось ей свозить его в свой родной город, поводить по с детства милым улицам, вдоль каналов, по мостам, храмам и музеям, словом – приобщить мальчика к самой огромной любви своей – городу на Неве.
Была мечта у нее – вернуться. Тоска по Ленинграду, позже Санкт-Петербургу, с годами становилась все сильней. Пока был жив муж, о переезде не думала – слабому на легкие Андрею Николаевичу сырой ленинградский климат не подходил совсем. Засобиралась, когда муж умер, Шуре тогда уже было за тридцать, да не смогла. Упала прямо дома, на кухне. Хорошо хоть телефон носила в кармане халата, это мама Шу приучила подружек держать трубки рядом, мало ли что! И вот случилось это «мало ли что» – перелом шейки бедра, «обычное дело в таком возрасте» сказал усталый врач скорой, которого Шу вызвал сразу же после звонка Клавдии. А позвонила Клавдия ему, потому что был он в ее телефонном справочнике записан первым, на букву «А», Александр.
Ушла Клавдия быстро, за месяц. Угасала, угасала и, наконец, угасла, почти у Шурочки на руках, не узнавая его, да и, как ему казалось, последний вздох свой сделала она уже не в этом мире.
Весь этот месяц он провел с ней, ухаживал, мыл, водил на горшок. Жена морщилась от брезгливости, мол, противно это всё, а ему – ничего, не противно нисколько. Любил он их, беспомощных своих, беззащитных старух. Осталось их у него ровно половина от шести, да ведь, как говорится, Бог троицу любит.
Кстати, пока не впала в забытье, Клавдия заставила Шу вызвать нотариуса и оформила завещание: квартиру – Шурочке, накопления разделить между всеми подружками поровну, а из дома пусть каждый заберет то, что захочет, чтоб осталась о ней память, остальное продать, а вырученные деньги отнести в церковь, что Шура и сделал, не взяв себе ни копейки. Квартира была хорошая, двухкомнатная, в кирпичном доме в спокойном центре, не квартира – мечта! Да и денег накоплено прилично. В общем, облагодетельствовала перед смертью Клавдия всех почти по-королевски, Шура такого поворота не ожидал, а жена лишь ухмыльнулась презрительно.
Потом, убирая в квартире, перед тем, как сдать ее в аренду, нашел он поросенка, чей нос так и остался черным. Почему Клавдия не отмыла пятачок, непонятно. Шу попытался потереть мыльной мочалкой, но ничего не вышло, видно, впитались черные чернила намертво. Внутри поросенка так и шуршали советские бумажные деньги и звякали железные рубли, но разбивать копилку Шура не стал, а взял домой и поставил на самое видное место в спальне. Жена, как ни странно, не возражала, она любила такие вещицы из прошлого, «винтаж» сказала она и водрузила рядом деревянный расписной гриб, тоже копилку, «подарили, когда мне пять лет исполнилось» пояснила жена. Внутри гриба ничего не было и пах он деревом и немножко лаком, «как новый» удивлялся Шура. Жена потом бросила в него жемчужины, собранные от порвавшейся нитки, которую Шу подарил ей на день рождения. Жемчужины рассыпались по углам, подобрали только те, что были на виду, примерно половину от всех. Из-за этого собирать нитку заново жена не стала, и теперь стояли рядом две копилки с ненужным содержимым: в одной деньги, на которые ничего не купишь, в другой – кривоватые разномастные жемчужины, которые никто никогда не будет носить.
Мама сильно плакала по Клавдии, они были подругами самыми близкими, душевными. Мама часто у нее бывала, уколы ставила, капельницы, здоровье у Клавдии всегда было слабое – блокадница. Много разговоров переговорено и пережито вместе тоже много. Вместе провожали Андрея Николаевича, мужа Клавдии, в больницу, с воспалением легких. Провожали, как оказалось, в последний путь. Умер он там через два дня, и Клавдия не могла простить себе, что доверилась врачам, а не мужу, который ложиться в больницу не хотел ни в какую, и, всегда спокойный и тихий, в этот раз топал ногами и даже прикрикнул на жену слабым, но с железными нотками, голосом. Клавдия не послушала, мать ее поддержала, вот и отправили лечиться.
Вместе с Клавдией тревожились из-за Шуриной бездетности. Сколько сказано было про то, что внуков все нет и нет, а пора бы уже, что, может, полечиться бы Шуриной жене, почему-то и Клавдия, и мать, абсолютно не сомневались, что дело в Наталине (так звали Шурину жену), да все без толку.
Шуру отсутствие детей нимало не беспокоило, ему нравилось, что он – единственный, о ком жена заботится, а уж заботилась и любила она его сильно, да и сейчас любит, Шу это точно знал. Ну а то, что в последние годы живут как чужие, и все чаще ловит он на себе презрительный Наталинин взгляд, и сидят они по разным комнатам по вечерам, каждый в своем телефоне, так то не страшно – кризис семейной жизни, у всех бывает, пройдет. Иногда ёкало сердце – а вдруг не пройдет? А вдруг это не кризис, а конец? Но сам над собой и смеялся, в жениной верности он был уверен.
Маме внуков не очень-то хотелось, но разговоры с Клавдией она поддерживала, чего же не поговорить.
Кстати, из-за внуков она разругалась с Марьей Агафоновной, разругалась насмерть,
