Скорее счастлив, чем нет - Адам Сильвера
– Пойду в душ, наверно. А то вода остынет. Извини.
Мама отстраняется:
– Все в порядке, сынок.
Я делаю вид, что поверил, бегу в ванную, к запотевшему от пара зеркалу, быстро раздеваюсь. Но замираю перед ванной. Ее долго драили хлоркой, и следов не осталось, но все же именно здесь он наложил на себя руки. Память о нем бьет нас с братом под дых на каждом углу: отметками на стене, где он мерял наш рост; двуспальной кроватью, где мы с ним в шутку боролись под новости; плитой, на которой жарил пирожки эмпанада к нашим дням рождения. Нам немножко не по средствам просто переехать в другую квартиру, попросторнее, и избавиться от этих напоминаний. Мы торчим тут, вытрясаем из обуви мышиный помет и заглядываем в стаканы с колой перед каждым глотком: вдруг там, улучив момент, утопился таракан?
Горячая вода у нас в ванной очень быстро становится холодной; я поскорее запрыгиваю в душ. Прислоняюсь лбом к стенке, чувствуя, как вода пропитывает волосы и стекает на спину, и представляю, от скольких воспоминаний мог бы избавиться в Летео. Все они – о том, каково жить в мире, где нет отца. Я поворачиваю руку ладонью вверх и пялюсь на шрам на запястье. Неужели я – тот парень, который когда-то вырезал на руке смайлик? Неужели я думал, что, не найдя счастья в жизни, найду его в смерти? Что бы ни подтолкнуло отца убить себя: тяжелое детство младшего из девяти братьев, работа в нашем паршивом почтовом отделении или любая другая из миллиона причин, – мне придется стиснуть зубы и жить дальше, потому что я не один. Потому что не все выбирают самый простой путь, потому что кто-то любит меня так сильно, что живет дальше, даже когда жизнь – дерьмо.
Я вожу пальцами по шраму-улыбке: слева направо, потом справа налево. Как хорошо иметь под рукой напоминание никогда больше так не тупить.
2
Свидание по очереди
(нет, не в том смысле, что партнеры выстраиваются в очередь!)
В апреле мы с Женевьев гуляли в Форт-Уилли-парке, и она предложила мне встречаться. Все мои друзья сказали, что мы конкретно выпали из наших гендерных ролей, но иногда мои друзья те еще ограниченные придурки. Мне важно этого не забывать – в смысле про Женевьев, а не про друзей, – ведь это значит, что она нашла во мне что-то особенное. Что она хочет стать частью моей жизни, а не смотреть, как я выкидываю эту самую жизнь на помойку.
Два месяца назад я попытался кое-что с собой сделать, и это было не просто эгоистично, но еще и стыдно. Если выживешь, тебя начинают воспринимать как ребенка, которого надо брать за руку, переходя дорогу. Хуже того, все подозревают, что ты либо хотел привлечь внимание, либо слишком тупой, чтобы сдохнуть с первого раза.
Я прохожу десять кварталов к центру – здесь живут Женевьев с отцом. Ее отец почти не уделяет ей внимания, но по крайней мере он на этом свете, а не на том. Я звоню в домофон. Надо было все-таки учиться кататься на велике. Подмышки воняют, спина промокла – зачем я вообще только что принимал душ?
– Аарон! – кричит сверху, из окна своей спальни, Женевьев. Ее лицо сияет под солнцем. – Сейчас спущусь, только руки отмою. – Она вытягивает вперед ладони, вымазанные желтой и черной краской, подмигивает и исчезает из виду.
Может, она рисовала мультяшный смайлик?.. Хотя из ее-то живого воображения скорее уж родилось какое-нибудь магическое существо: скажем, желтопузый гиппогриф с черными жемчужинами глаз, заплутавший в лесу отражений, и золотая путеводная звезда – его единственная надежда. Или что-то типа того.
Через пару минут Женевьев спускается, так и не переодев старую белую футболку, в которой обычно рисует. Она обнимает меня с улыбкой, но это не ее привычная полуулыбка. Хуже всего – видеть ее грусть и бессилие. Ее тело напряжено; когда она наконец расслабляется, с ее плеча соскальзывает бледно-зеленая сумка – мой подарок на ее прошлый день рождения. Она постоянно рисует на ней что-то новое: то крошечные города, то иллюстрации к какой-нибудь ее любимой песне.
– Привет, – говорю я.
– Привет, – отвечает она и встает на цыпочки меня поцеловать. В ее зеленых глазах стоят слезы. Вода на зелени – как джунгли, которые она бросила рисовать несколько месяцев назад.
– Что случилось? У меня воняют подмышки?
– Жесть как воняют, но дело не в этом. Рисовать – просто ад какой-то. Ты так вовремя пришел! – И больно пихает меня в плечо; это она так флиртует.
– Что рисуешь?
– Как зебровая лирохвостая рыба-ангел выходит на берег морской.
– Ого. Я думал, чего поприкольнее. Магия там всякая, гиппогрифы…
– Не люблю я быть предсказуемой, придурок ты тупой. – Она называет меня тупым придурком с первых дней наших отношений – точнее, с нашего первого поцелуя. Уверен, это она все никак не может забыть, что я тогда аж два раза стукнулся с ней лбами, такой вот я неопытный и неловкий. – Как насчет сходить в кино?
– Может, лучше устроим свидание по очереди?
Свидание по очереди – это не когда несколько человек выстраиваются в очередь, чтобы пойти с тобой на свидание. Женевьев придумала, что я веду ее на свидание туда, где ей понравится, а она меня – туда, где понравится мне. Естественно, мы называем это «свиданием по очереди» потому, что по очереди устраиваем друг другу свидание мечты, а не потому, что нам приходится стоять в очереди, пока другой встречается с кем-то еще.
– Ну, наверно, можно и устроить.
Мы скидываемся на «камень, ножницы, бумага»: проигравший устраивает свидание первым. Мои ножницы на лету рассекают выкинутую Женевьев бумагу. Конечно, я мог бы вызваться первым сам, потому что уже решил, куда ее поведу. Но я пока не на сто процентов продумал свою речь, и немного форы, чтобы точно нигде не накосячить, не помешает.
Женевьев ведет меня в мой любимый магазин комиксов на Сто сорок четвертой улице.
– Недолго же ты пробыла непредсказуемой… – замечаю я.
ДОМ СУМАСШЕДШИХ КОМИКСОВ:
У нас бывают эпизоды
Входная дверь стилизована под старинную телефонную будку – в такую ныряет Кларк Кент, когда ему приспичит переодеться в Супермена. Я, конечно, никогда не понимал, почему он хранит трогательную верность одной-единственной будке перед зданием «Ежедневной планеты», но сейчас я и сам рад этой будке. Несколько
