Избранный - Бернис Рубенс
Норман отдернул руку.
— Я позвоню в санитарную службу.
— Опять? — устало спросила Белла. — Они уже приходили, — продолжала она, стараясь не раздражаться, — они приходили два месяца назад. Прочесали весь дом мелким гребнем. Забрали образцы, которые ты им дал. Проверили в лаборатории. И обнаружили только грязь да ворс из ковра. Прислали тебе письмо. Черным по белому. Чего же тебе еще?
— Они пробыли здесь пять минут, — заорал на нее Норман. — Что они рассчитывали найти за пять минут? Надо было убрать ковры и тщательно всё проверить. Неужели же, черт возьми, вам плевать, — кричал он, — что они ползают по всему дому?
— Ешь свой завтрак, — кротко проговорил отец.
Норман похлопал отца по руке и ухмыльнулся:
— Спорим, что и по тебе они ползают.
Его ухмылка доконала рабби Цвека. Ему не раз казалось, что срывы Нормана — обычный розыгрыш. Что сын доводит его просто для смеху.
— А тебе всё шуточки! — крикнул он и тыльной стороны руки с кольцом влепил сыну пощечину.
— Ты об этом еще пожалеешь, — прошептал Норман. Долгое время никто не произнес ни слова. Норман потирал щетинистую щеку, Белла смотрела, как отец давится слезами. Раз-другой он открыл было рот, хотел что-то сказать, но голос еще не вернулся к нему. Потом она услышала, как он бормочет извинения. И делает новую попытку.
— Норман, — мягко проговорил отец и замялся, страшась того, о чем должен спросить. — Норман, — повторил он, — где ты их взял? Сколько ты принял?
— Ничего я нигде не брал, — крикнул Норман. — Ничего я не принимал. Я уже много лет ничего не принимаю.
Рабби Цвек снова не выдержал:
— Какой злодей дает их тебе? Я его убью. Я его убью. — Он плакал от боли. — Для чего ты их пьешь? — с мольбой спросил он. — Перестань принимать таблетки, или я сойду с ума.
— Зачем ты доводишь отца? — крикнула Белла. — Разве не видишь, что это его убивает? Что ты с нами вытворяешь?
Рабби Цвек закрыл лицо руками.
— Перестань принимать эти чертовы таблетки, — промямлил он, досадуя на себя за непривычное выражение. Он прибег к нему, отчаянно надеясь, что хоть так сын прислушается. — Я позвоню доктору Леви, — добавил он и поднялся из-за стола.
— Чтобы духу этого ублюдка в нашем доме не было, — сказал Норман. — Я не потерплю его здесь. Что он вообще знает, этот дурак? Если ты приведешь его, я его убью. — Он оттолкнул тарелку с недоеденным завтраком и вышел из комнаты. Отец и Белла обратились в слух, и наконец в двери Нормана повернулся ключ.
— Бедный, бедный мальчик, — пробормотал рабби Цвек и направился к телефону. — Доктор Леви?
— Рабби Цвек. — Доктор узнал голос и догадался, в чем дело. Последнее время звонки участились.
— Опять серебристые рыбки, — ответил рабби, досадуя на сквозившее в его интонации презрение к родному сыну.
— Я сейчас же приеду.
Рабби Цвек положил трубку. Его трясло от страха, передавшегося от сына. Он всей душой желал бы видеть их, как видел сын, чтобы они вдвоем, рука об руку, вступили в безумие. Одиночество сына ранило его, как нож: несомненно, его желтолицый мальчик, измученный ужасными образами, сейчас сидит, скукожась, на зараженном полу, охотится за доказательствами.
— Я скажу ему, что вижу их, — решил рабби. — Может, тогда ему надоест шутить.
Он постучался к Норману.
— Норман, — позвал он.
— Чего тебе?
— Норман, — мягко повторил рабби. — Они по-прежнему там? Давай я посмотрю еще разок?
Из-за двери сочилось молчаливое подозрение.
— Давай я посмотрю еще разок? — взмолился рабби Цвек. Повернулся ключ, и дверь осторожно отворилась. В комнате было темно. Книги прижимали к полу края задернутых штор, чтобы те не пропускали свет.
— Только тихо, — прошептал Норман.
Отец уставился на осунувшееся лицо сына с выпученными черными глазами и устыдился шепота и темноты. Знать бы, что Господь думает о поведении Нормана. Вряд ли оно способно ввести Его в заблуждение. Но кого же Он все-таки карает, спросил себя рабби, меня или его?
— Встань у камина, — велел Норман. — И не шуми. Вот увидишь, их тут уйма, надо только подождать.
Но рабби Цвек был готов увидеть, не дожидаясь.
— Я вижу их, — прошептал он, глядя на пустой ковер, и взволнованно приподнялся на цыпочки. — Ну и ну, — изумился он, — сколько их, да тут целая армия. — Он посмотрел на сына, ожидая благодарности.
— Ты считаешь меня сумасшедшим, да? — тихо спросил Норман. — Смотри.
Он открыл комод. Внутри, в углу, стояла стеклянная банка, в которой на красном ковровом ворсе покоились листья. Напротив банки было увеличительное зеркало.
— Взгляни в зеркало, — сказал Норман. — И точно увидишь их.
— Листья я вижу, — озадаченно произнес рабби Цвек.
— Я их кормлю, — рассмеялся Норман.
Рабби так и подмывало снова ударить сына, но вместо этого он молча вышел из комнаты.
— И не возвращайся, — буквально прорыдал Норман ему вслед. — Оставь меня в покое. Просто оставь меня в покое.
Ключ снова повернулся в двери, и рабби Цвек вошел на кухню.
— Иди вниз, открывай лавку, — велел он. — Уже девять часов.
Проходя мимо отца, Белла положила руку ему на плечо.
— Не расстраивайся, — сказала она. — У него это скоро пройдет.
— А потом начнется снова. — Рабби сжал руку дочери. — Мы должны их найти, — продолжал он в отчаянии. — Нужно выманить его из комнаты, и ты должна их найти. Они там. Ему кто-то их дает. Попадись они мне, я их… Тебе нужно тщательнее убирать комнату! — крикнул он на дочь и прикусил губу, сдерживая слезы. — Иди, иди, — быстро проговорил он, — открывай лавку. Не хватало еще потерять и торговлю, в довершение всех бед.
Когда дочь уходила, его взгляд упал на ее белые носки. Ей почти сорок, его Белле, а всё в коротких носочках, как девочка. Но это другая мука. Сейчас он об этом не отваживался думать. Шмыгнул носом, прогоняя слезы, и принялся ждать доктора.
Когда раздался звонок, Норман крикнул:
— Если это говнюк Леви, скажи ему, пусть проваливает.
Рабби Цвек знал, что доктор Леви на лестнице наверняка слышал эти слова, и, открыв ему дверь, извинился за сына.
— Ничего страшного, — ответил доктор Леви, — это вполне естественно. Пойдемте на кухню, — добавил он шепотом, зная, что Норман будет подслушивать у своей двери, а ему не хотелось, чтобы их услышали.
Доктор Леви прошел за рабби Цвеком на кухню и сел за стол. Он давно уже здесь освоился. Над раковиной, всегда криво,
