Николай Старилов - Свободный поиск

2 Они уже третий день кружили по этому проклятому лесу, ежеминутно рискуя нарваться на немцев, а подходящего случая всё не было. И чем дольше продолжалось это бесплодное блуждание, тем больше и больше становился риск погибнуть, как гибли в конце концов без пользы те группы, что приходили сюда до них, и тем яснее Алексей понимал, хотя как мог оттягивал этот момент, что им придётся выполнять задание "с шумом", а это значило, что без потерь им не обойтись, и может быть эти потери составят пять человек, но тут уж он ничего не мог поделать. Единственное, что он мог - постараться организовать бой по захвату языка так, чтобы потери были минимальные. Они залегли у дороги и стали доживаться сумерек, чтобы уходить отсюда к своим им пришлось уже в темноте. Зашло солнце, но было ещё светло. Всё реже и реже проносились по дороге грузовики, почти перестали появляться легковые автомашины. Наконец, наступила та зыбкая пауза между днем и ночью, которой они так ждали. Дорога опустела совсем. Алексей готов был молиться богу, чтобы им повезло, глаза уже устали от постоянного напряженного вглядывания в пустоту дороги. Закрытый легковой автомобиль в сопровождении трёх мотоциклов, с ровным гудением сильного мотора вынырнул из-за поворота. Алексей подал сигнал "подготовиться к бою", лежавшим по ту сторону дороги Карпушину, Панчулидзе и Бобкову. Они должны были отсечь мотострелков. Алексей с Мироновым брали на себя автомобиль со всеми кто в нём был. Они ударили из автоматов по немцам почти в упор. Сразу после взрыва гранат, брошенных с другой стороны дороги в мотоциклистов, Алексей и Миронов бросились к машине. Убитый шофёр лежал окровавленным лицом на руле, рядом с ним хрипел обер-лейтенант, вцепившийся левой рукой в кобуру. На заднем сиденьи майор-танкист зажимал рукой пробитое пулей правое плечо и наивно пытался спиной загородить слегка потертый рыжий кожаный портфель. Миронов вытащил немца, Алексей схватил портфель и хотел крикнуть бежавшим к машине разведчикам: "Отходим!", но в этот момент сквозь рёв мотора грузовика раздались первые выстрелы немецких автоматов. Трое разведчиков, уже подбежавших к автомобилю, мгновенно залегли и ответили огнём. Алексей крикнул спустившемуся с немцем в кювет Миронову: - Иван! Портфель! Уходи! - и швырнул ему портфель. Потом он выбил заднее стекло и короткими прицельными очередями стал бить по грузовику и рассыпавшимся с него немцам. Подъехал ещё один грузовик, потом ещё один. Им не повезло. Случайно вслед за штабной машиной следовала колонна пехоты. У переднего грузовика взорвался бензобак, и он загорелся, но это ничего не меняло. Алексей скомандовал: - В лес! - и выпрыгнул, вернее вывалился из автомобиля и, перекатываясь по асфальту, свалился в кювет. Рядом с ним чуть позже появились Карпушин и Панчулидзе. - Бобков где? - Убит. Немцы подползали, потом часть из них исчезла в лесу. - Быстро за Мироновым! Они нас сейчас возьмут. - Беги, капитан. Иван один немца не доведёт. А мы их тут задержим, они ж не знают сколько нас. Может повезёт - уйдёте. Алексей посмотрел на Карпушина, на Панчулидзе и желваки заиграли на его скулах. - Вы, что, ребята? Быстро, за мной! - Да уходи ты, твою мать, быстрей! Нам сейчас и назад бить придется! Уже было почти совсем темно. Им не хватило каких-то десяти-пятнадцати минут. Карпушин и Панчулидзе отдавали их Алексею и Миронову. Алексей вбежал в лес, дал длинную очередь по серым теням, перебегавшим от дерева к дереву и стал под цокот пуль о стволы и ветки догонять Миронова. Иван Фёдорович Никольский расчехлил ружьё, провёл ладонью по чуть скользкой поверхности стволов. Он собирался неторопливо, ничего ещё не решив для себя. Завтра он должен был ехать на охоту. Волк, охваченный паутиной красных флажков и кольцом охотников. Лёгкая добыча, хотя и щекочет нервы само ощущение возможной опасности. "Алешка, сынок." - Пап, привет. - Привет малыш. Ты куда? - В мастерскую. А ты собираешься на охоту? Травить беззащитных зверюшек? - Ну, если ты считаешь волка беззащитной зверюшкой... - Он один, а вас там будет рота, не меньше. Подавляющее превосходство. - Даже оно не всегда помогает. - Ну, ладно, дело твоё. По крайней мере отдохнешь, развеешься, а то в последнее время со своей работой ты совсем почернел. - Да, это отдых для меня, сынок. Можно отвлечься от всех мыслей. Всё остаётся здесь, а туда приезжаешь, втягиваешься в эту походную жизнь, в какой-то мере оживляешь воспоминания молодости. В моем возрасте уже нужно вспоминать. Иван Федорович заметил или ему показалось, что он заметил на лице у Алексея лёгкую тень то ли скуки, то ли излишней сосредоточенности и хотел отпустить сына, но не удержался, спросил: - Как там Ксения? - Ничего, нормально. - Давно что-то я её не видел. Поженились бы вы, что ли, а? - Перестань, пап. Я уже сам ничего не понимаю, а у тебя всё просто поженились и дело с концом. - Просто, просто. Ладно, малыш, беги. И нельзя прижать к себе это милое лицо, этого маленького человечка, превратившегося во взрослого мужчину, прошедшего войну. Иван Федорович отоптал снег под деревом, где назначил ему стоять егерь и взвёл курки. Утро было пронзительное, солнечное. Он огляделся вокруг, приставил к шее чёрные, бесконечные отверстия стволов и, не снимая перчаток, с трудом дотянувшись, нажал на спуск. Дверь открыл Алексей. На лице у него была подготовленная ироническая улыбка по поводу охотничьих успехов отца. Перед ним стояли двое мужчин. Одного он знал - товарищ отца генерал Евдокимов. Лицо второго привлекло больше его внимания и потому, что он видел его впервые и потому, что оно у него было напряженным и, как показалось Алексею, враждебным. - Здравствуйте, Василий Михайлович, - поздоровался Алексей с Евдокимовым. - Здравствуйте, - кивнул он незнакомцу. - Здравствуйте, Алёша, - ответил Евдокимов, незнакомец молча кивнул. Евдокимов, разрывая возникшую неловкую паузу, сказал: - Алексей, мне больно и горько... Нелепая случайность... Мне выпала тяжёлая обязанность сообщить вам... Он вдруг осёкся как будто его ударили, увидев вышедшую в прихожую Екатерину Максимовну. Алексей не смог повернуть к ней лицо и только через долгое, долгое мгновение, когда сразу поняв всё, она закричала, он обернулся и прижал к себе содрогающееся от плача, вдруг ставшее таким маленьким, почти детским, тело матери. Он что-то бормотал, утешал её какими-то словами, но внутренне оставался холодным и безответным, уже поняв и поверив, он ещё не понимал и не верил смерти отца. Поминки закончились поздно. Когда все разошлись, Алексей и приехавший на похороны Михаил легли спать в одной комнате. Но спать, несмотря на усталость, не хотелось. Говорить тоже. Они молча курили, лежа в своих постелях. Часа в два ночи, когда к ним уже приходил сон, в дверь раздался какой-то по-особому пронзительный звонок. - Кого там ещё черт несёт? - приподнявшись на локте, спросил Михаил. - Сейчас узнаем. Алексей натянул брюки и пошёл открывать. На лестничной площадке столпились несколько одинаковых людей. За ними - дворник с женой. - Вам что? Стоявший впереди, судя по всему начальник, достал из кармана пальто бумажку и сунул её в руки Алексею. - Ознакомьтесь. Оглянулся на своих, приказал: - Пошли. С помертвевшим лицом и остановившимся взглядом Екатерина Максимовна смотрела как эти люди роются в вещах её мужа. Они искали долго, но не нашли ничего, кроме наградного маузера с серебряной пластинкой, на которой была выгравирована памятная надпись наркома обороны Ворошилова. Забрав его, они ушли. Миша подождал, когда затихли их шаги на лестнице, и спросил: - Как ты думаешь, что это значит? - Не знаю, - ответил Алексеи, поняв уже смысл слов генерала Евдокимова. "Но почему, почему он это сделал? Ведь он не мог быть ни в чём замешан! Отец. Один из тех людей, о которых говорили - "кристальной чистоты." - Это какой-то бред, - ответил он Михаилу. - Бред-то бред, но всё же это что-то значит, - на лице у Миши были тревога и страх. Они стояли так, погруженный каждый в свои мысли пока не заметили, что мать начала раскладывать на место вещи, ставить в шкафы книги, собирать разбросанные листы рукописей, и бросились ей помогать. Неожиданно Алексею объявили, что заказ на памятник Сталину, отданный ему полгода назад, аннулируется, так как комиссия по его сооружению приняла решение объявить конкурс с тем, чтобы выявить в здоровом соперничестве художников лучший проект, бесспорно достойный того высокого идеала, воплощением которого является Иосиф Виссарионович Сталин. Отца как будто бы никто ни в чём не обвинял ни до смерти, ни после. Алексею тоже ничего не говорили прямо, не выдвигали никаких обвинений. Им, можно сказать повезло - у них не отняли квартиру, матери назначили генеральскую вдовью пенсию, их никто не преследовал - бедный отец, он хорошо знал, что и зачем делает. Он не хотел, чтобы они остались жить сыновьями врага народа. Его это заботило куда больше, чем собственная жизнь. И всё же как будто какая-то глухая ватная стена вдруг окружила их. Соседи здоровались по-прежнему, но отводили глаза, молча предупреждая, что теперь не имеют к ним никакого отношения. Друзья норовили пробежать мимо как бы углубленные в себя. Алексей стал радоваться тому, что может благодаря отцовской "победе" в одиночестве ездить в свою мастерскую, не рискуя встретиться с кем-нибудь и испытать чувство стыда и неловкости за того, кого раньше считал другом. Когда ему ненавязчиво дали понять, что ему бы лучше совсем не участвовать даже и в конкурсе на памятник Сталину, он перестал ездить в мастерскую. Через месяц после смерти Ивана Федоровича к ним пришёл генерал Евдокимов. Он был в гражданском. - Начинаю привыкать к новому обмундированию, - шутливо сказал он, принужденно улыбаясь. - Ухожу в отставку. Освобождаю место молодым, Когда Екатерина Максимовна ушла на кухню, Евдокимов наклонился к Алексею и прошептал: - Держи себя в руках. Не отчаивайся. Многого я тебе не могу сказать, но знай, что отец твой был честным человеком и настоящим большевиком. Потерпи, судя по всему, осталось уже недолго. Последних слов генерала Алексей не понял и не обратил на них внимания, но то, что Евдокимов сказал ему об отце было важнее всего. - Спасибо, Василий Михайлович. Это именно то, о чём я хотел бы спросить вас, если бы осмелился. Ксения была на похоронах и поминках Ивана Федоровича, помогала Екатерине Максимовне готовить и убирать. После обыска Алексей не звонил Ксении несколько дней, и ей, ждавшей его, пришлось одной встречать новый 1953 год. Когда стало ясно, что продолжения не будет и матери назначили пенсию, Алексей позвонил ей и всё как будто пошло по старому. Они продолжали встречаться в его мастерской. Её отношение к нему, хотя она всё знала, нисколько не переменилось, разве что она стала на некоторое время чуть более внимательной к нему. Она была по-прежнему молода и красива и, по-прежнему, её интересы, исключая его, сосредоточивались на искусстве. Она не пошла за него замуж, хотя за эти годы он не один раз делал ей предложение и не хотела иметь детей. "Это не для меня," говорила она, и Алексей понимал её и соглашался, что это действительно не для неё и думал, что ей не повезло, что она родилась женщиной. Любовь их выдохлась. Только признаваться в этом им не хотелось. Всё было уже как-то привычно, налажено в своей неналаженности, необязательно, и эта необязательность связывала их сильнее общепринятых условностей брака. В конце марта Алексей начал опять ездить в свою мастерскую. Глинятый эскиз фигуры Сталина за то время, что никто за ним не ухаживал, потрескался и стал разваливаться, и Алексей разбил его. Первое время он ничего не делал в мастерской, часами расхаживая из угла в угол или внимательно рассматривая старые наброски и рисунки. Последние два-три года он чувствовал, что уходит, вернее его уносит куда-то в сторону от двух его главных тем - войны и женщины, и он не смог сопротивляться, пока всё не решилось без него и судьба не обрушила на него удар за ударом. Ему удавались портреты, и он "налепил" их уже несколько десятков - из глины, мрамора, бронзы и гранита. Заказы шли потоком, чем дальне, тем больше этот поток усиливался - от родных и близких, от организаций. Кого он только не изображал. После смерти отца всё отрубило, как будто и не было никогда. Ну, и слава богу. Нет худа без добра. Он получил урок на всю жизнь и получил, наконец, время не торопясь оглянуться и оглядеться, подумать и решить как жить и что делать дальше. Чем дольше он исхаживал свою мастерскую, погружённый в бесплодные, как ему казалось, раздумья, тем больше подходил он к тому, что давно уже было им подспудно выношено и выстрадано, но ещё в яви не решено. Он не заметил сам как наступил тот момент, когда он безо всяких ясных и отчетливых мыслей вдруг начал вязать из досок и толстой проволоки каркас, потом облепливать его глиной. Всё шло как будто по-прежнему, но он жил. С Ксенией он стал встречаться в театрах и ресторанах, назначал встречи на улице. Наконец, она догадалась и, не выдержав, спросила: - Ты что-то начал? - Да, - коротко ответил он и постарался уйти от этого разговора. Она обиженно не настаивала. Через месяц он вчерне окончил эскиз статуи Матери-Родины, как он называл про себя эту свою работу, которую не знал кому показать и что делать с ней дальше. Он пока и сам не хотел показывать ее никому, не желая чтобы хотя бы сейчас, во время его подъема, кто-то своим непониманием, своим тусклым словом касался его обнажённых нервов. Пока, сейчас, ему это было бы невыносимо. Он должен был сам, наедине с собой, снова почувствовать свою силу, поверить опять, что он может и доказать это не кому-то, а самому себе. Он вылепил из пластилина небольшую модель статуи, поставил её высоко на полку, сзади других, старых моделей и накрыл глиняный эскиз мокрым полотном, зная что вскоре вернётся к нему, но сейчас его уже одолевал новый замысел, на первый взгляд ничем не связанный с этой работой. Давно уже, ещё до войны, на первых курсах института ему хотелось создать то, что в его представлении было бы идеалом юности, юной женской красоты, только вступающей в жизнь. Он попросил Ксению позировать ему, но она отказалась, чего раньше никогда не делала. Алексей был удивлён и раздосадован этим отказом и бросился искать натурщиц, с которыми работал в разные времена. Он перепробовал их всех, сделал сотни рисунков во всех мыслимых и немыслимых постановках, несколько эскизов в глине, но уже делая каркасы для них, чувствовал, что это не то и продолжал работать через силу, зная, что когда через силу - ничего хорошего не будет, но не хотел малодушничать и отступать. Когда он очнулся после нескольких месяцев этой безумной гонки, мать лежала больная, все свои деньги остававшиеся от выполненных старых заказов, он истратил на оплату натурщиц и должен был теперь жить на пенсию матери. С Ксенией он не встречался и даже не звонил ей уже месяца два. Болезнь матери заставила отказаться пока от своих замыслов, но чувство вины перед ней и необходимость заботиться о ней направили его энергию, не находившую сейчас выхода в любимом деле, в другое русло. Нужно было прежде всего позаботиться о самом родном человеке. Сейчас это было главным. Между всеми этими делами по вызову врачей и заказами лекарств он успевал ходить в союз советских художников, узнавать какие предполагаются заказы, конкурсы - он не оставлял надежды заработать и обеспечить себе хотя бы год свободной жизни. Тот человек в комиссии, который полгода назад, спокойно и честно глядя ему в лицо делал ему подлость, теперь встретил радушно и также спокойно и честно глядя ему в глаза предложил заказ на бюст летчику Герою Советского Союза, погибшему под Москвой. Заказ был совсем не из основных, но Алексея устроило то, что это был не конкурс, а значит верное дело, которое давало ему именно то, что он хотел - примерно год ему можно было жить не заботясь о деньгах и не чувствуя себя иждивенцем больной матери и памяти отца.