Алексей Смирнов - Гримаса
Эраст не послушался, о чем теперь, после свидания с ясновидящей, горько сожалел.
... В детстве его крестили. Эраст мысленно поблагодарил почивших родителей за этот последний шанс. Вернувшись от жрицы, он долго копался в бесконечном хламе, разыскивая крестик, - и нашел. Но как поступить дальше, он не имел понятия. Он не осмелился идти к священнику сразу на квартиру, а решил сначала завернуть в церковь, по возможности получить отпущение грехов и причаститься. Ничем таким он никогда прежде не увлекался и, естественно, сразу нарушил много правил. Он не перекрестился, войдя в храм, и оставался в шапке, покуда почти уже бесплотная старушка не сделала ему шепотом яростное внушение. Испуганный Эраст немедленно сдернул шапку, тихонько хрюкнул и взял свечку. Сдерживая себя из последних сил, он нашарил взглядом невысокого лохматого попа, занятого отпущением прегрешений. Горбатые Ефросиньи, Анастасии и Клавдии по очереди семенили к батюшке и каялись в своих дурных коммунальных помыслах. Батюшка, глядя поверх них, кротко прощал. Эраст забился в самый темный угол, предугадывая длительную беседу и не желая задерживать очередь. И, конечно, он стыдился и боялся. Он едва не опоздал, отец Борис уже вознамерился унести исповедальную утварь и служить службу. Эраст не нашелся, что сказать, и священник помог ему, серьезно справившись, постилось ли чадо. Чадо, красное от смущения, призналось, что утром умяло котлету и покурило. Священник скорбно покачал головой и объявил таинство невозможным. "Приходите в другой раз", - сказал отец Борис сочувственно, и тут Эраст, не раздумывая и ничего толком не соображая, назвал Гришу Ф. Отец Борис остановился на полпути и выслушал краткую сумбурную речь. Он ничего не понял, но нисколько не возражал против того, что друг Гриши Ф. навестит его вечерком. Эраст, ободренный, устремился к выходу, по дороге сунув кому-то свечку. На улице, полный надежд, он отдался во власть своему недугу.
-----------------------------------------------------------------
Отец Борис разлил чай и придвинул к Эрасту вазочку с печеньем.
- Мне хотелось бы знать, - молвил он, берясь за ложечку, - с чего началось ваше горе.
Эраст, гримасничая, развел руками.
- Но я рассказал, - он беспомощно хрюкнул и в сотый раз сконфузился. Утром, когда я брился...
- Да-да, - кивнул отец Борис, смотря в чашку и запуская пальцы в пышную шевелюру. В тенниске, в домашних тапочках и тренировочных штанах он ни капли не походил на священнослужителя. - Я, признаться, ничего такого и не жду... И все же - может быть, какие-то необычные знаки? непонятные знамения? Вы знаете, - он виновато улыбнулся, - я не такой уж дока в экзорцизме... Вернее, совсем ничего в нем не смыслю. Однако имеются свидетельства, представленные разными людьми в далеком прошлом. Нечто наподобие темного вонючего шара, зависшего в воздухе и вдруг вошедшего в вас? Или еще что-то в том же духе?
- Нет, - уверенно сказал Эраст. - Этого не было. Я бы запомнил.
- Наверняка, - вздохнул отец Борис. - И все же вас, как я понял, не покидает ощущение, что внутри поселилось что-то чуждое.
- Я чувствую это каждой клеточкой, - страстно произнес Эраст, подаваясь вперед. Он почти не заикался. - Оно жрет меня изнутри. Оно перекрыло мне кислород.
Отец Борис помолчал, слушая тиканье ходиков.
- А что говорят врачи? - спросил он на всякий случай.
Эраста передернуло.
- Это невозможно повторить, - сказал он жалобно. - В жизни не предполагал в себе такой злобы на медицину. Особенно отличился психоаналитик. По его словам, в детстве мне хотелось съесть кого-то из родителей. Он говорил еще много чего, но я запомнил только это. Ну, допустим, так оно и было. Что же мне делать теперь?
Отец Борис поднял полные сострадания глаза.
- Мне нелегко вас утешить. Я верую и знаю, что во всем происходящем должен скрываться какой-то смысл. Но мне трудно проникнуть в замыслы Бога. Я рядовой посредник.
Эраст трясся и не знал, о чем говорить дальше.
- Из того, что говорил аналитик, - молвил он наконец, - я понял, что этот самый... ну, пускай для удобства будет бес... сидит во мне уже давно, с самого рождения. И вот он проснулся.
- Не знаю, не знаю, - отозвался священник. - Вполне возможно, что Господь таким способом хранит вас от чего-то гораздо более страшного. Очень сложно установить достоверно, кто именно побуждает вас совершать эти нелепые действия.
- Я не свосем уловил, - сказал Эраст.
Отец Борис снова помолчал.
- Если выразиться яснее, - признал он негромко, - не очень понятно Бог ли, бес ли вами руководит. Быть может, не находись вы в нынешнем прискорбном состоянии, не отвлекай вас мучительный недуг, вы в будущем, повинуясь уже настоящему, внутри засевшему бесу, совершили бы нечто ужасное. Возможно, гримаса по велению Божьему спасает вас от непоправимого.
- То есть, - медленно проговорил несчастный, - Церковь не в силах разобраться, Бог ли, дьявол ли виновны в моей болезни?
- Примерно так, - не стал возражать отец Борис. - Я сознаю, что высказываю еретические мысли, но готов отвечать перед Всевышним за свои слова. Может статься, в вас действительно вошла нечистая сила, и Господь попускает ей вредить, испытывая вашу веру. Но ваша болезнь может оказаться и прямым свидетельством Божественной любви, хранящей вас, оберегающей вас от всего греховного, что погребено до поры в глубинах внешне здорового естества.
- Вы обнадежили меня, - сказал Эраст с горьким сарказмом. Он не сдержался и добавил: - В то же время вы, не будучи способны утверждать что-либо определенно, отказали мне в причастии лишь потому, что я имел неосторожность съесть на завтрак котлету.
- Повторяю, я верующий человек, - терпеливо ответил священник. - Я не могу допустить, чтобы плоть и кровь Христовы смешались в вас с такой недостойной, нечистой субстанцией. Кроме того, котлета усыпляет дух и не позволяет думать о Боге.
- Ну да, - ядовито согласился Эраст, вставая. Эманации овладевших им сил усилились крайне. Он говорил быстро, невнятно, продираясь сквозь похрюкивание, порыгивание и попукивание. - Господь брезгует слиться с котлетой, зато его вполне устраивает соседство с этой сволочью, что засела в моей душе. Простите меня за вторжение, батюшка, и разрешите откланяться. Не забудьте после меня окропить квартиру святой водой.
- Постойте, - отец Борис тоже встал, но Эраст поспешил в прихожую и начал лихорадочно одеваться. С трагическим безразличием он отметил, что его танцевальные па сделались еще более вычурными.
- Вы уходите с ожесточением в сердце, - сказал отец Борис. Тот, не оглядываясь, выскочил за дверь. Священник простер руку, чертя ему вслед невидимый крест.
4. Увечный Нарцисс.
Обида постепенно истерлась из памяти Эраста. Он даже проникся состраданием к отцу Борису. "Верит и служит сам не знает чему, а все же не отступает", - так думал он, безграмотно богословски, но четко и ясно обывательски. Он не надеялся найти истину - как многим и многим ему нужна была справедливость, истина же бездумно полагалась ее производным. Любая справедливость имела своим казнителем беса, и потому не стоит удивляться, что Эраст пошел проторенной дорожкой. Кто-то из маститых подлил масла в огонь: Эраст вычитал, что дьявол не в состоянии создать что-либо самостоятельно и множит пакостные карикатуры на Божье творение. Карикатуристов Эраст невзлюбил. Их общество разделяли в его представлении пародисты, клоуны, мимы и эстрадные звукоподражатели. Этим дело не ограничилось: прошло время, и Эраст значительно расширил круг своих возможных недоброжелателей. Он, Эраст, оставался весьма далек от религии, но тем не менее усвоил некоторые постулаты. Он, в частности, соглашался с доводами в пользу внутренней красоты, от века присущей любому индивиду. Но красота души, негаснущий светильник, скрывалась за грубой уродливой маской. Эраст, пытаясь защитить от поругания сокровища духа, избавился от зеркал для начала. Они казались ему коварным изобретением черных сил. Из-за боязни наткнуться на карикатуру он перестал читать газеты, а вскоре отнес в чулан и телевизор - уж больно много в нем было уродцев, демонов мультипликации. И, наконец, громадным жестоким зеркалом представился весь мир: водная гладь каналов, прудов и луж, собственная тень-непоседа, но пуще всего человеческие глаза. В каждом прохожем видел Эраст заблудшего, влюбленного в свое никчемное отражение - Нарцисса, околдованного пустыми зрачками мертвой природы. Ненависть Эраста была тихой, беззлобной, смиренной. Когда делалось совсем невмоготу, он робко утешался воображением в себе здорового святого семени, неподвластного искажению.
Однажды его занесло в приезжий Луна-парк. Близился вечер. Эраст задержался возле павильона кривых зеркал - безлюдного и холодного. Толстый служитель радостно всполошился, и, возможно, именно это корыстное гостеприимство по отношению пусть не к прекрасному внутренне лицу, но хотя бы просто к посетителю, не калеке, побудило Эраста войти. Он не ждал ничего хорошего - лишь удивлялся неуемности дьявола, которому мало было обычных зеркал, как будто не все еще оказалось изувеченным и оболганным. Кривое зеркало, двойное злодейство - что могло быть чудовищнее! Но вот он сделал два шага, и стряслось невозможное: в одном зеркале из десятка, самом большом, он увидел себя настоящего, прежнего, забытого. Однако пляска мешала ему насладиться в полной мере. Он не мог устоять на одном месте, и из-за этого лишь изредка делал нужную стойку. Дьявольское изобретение милостиво слало ему в ответ приветствие из далекого прошлого.
