Виктор Широков - Скальпель, или Длительная подготовка к счастью
Вздыхает. Снова пьет вино.
Разбудил меня приезд Кроликова. Лысый карлик отращивает бороду и выглядит это не столько забавно, сколько неопрятно, Впрочем, он неглуп и исповедует нетрадиционные мысли. Временами я начинаю думать об его нетрадиционной ориентации, то-то литературная карьера его пошла в гору. Да и жена его, похоже, порозовела с годами. К ужину приехала Наташа, часто и много щебетала о новом немецком поклоннике. Совсем опротивела мне. Напоминает мне Юлю, уехавшую в Израиль со стойкой мечтой о панели, на которой денег куры не клюют. Черные дела, черные мысли, прости меня Господи!
До Нового года осталось уже меньше двух недель. Экзотичные оцепенело-сковывающие морозы в Москве сменились кисельной оттепелью. То-то у меня уже какой день ломит поясницу, мелькнула мысль, а ведь я прихватил её на глазах изумленной публики. Не так ли?
Замечательное время наступило, страна! Наконец-то определились с гимном, гербом и знаменами. Можно вполне обойтись диалогом с самим собой и духовно плюнуть на череду правителей России, общим лицом которых стало явное отсутствие интеллекта. Сказать больше означает поставить себя в ряды очередного опального генерала или юридически подкованного "думца", что интеллигенту во втором поколении и потомственному дворянину, графу как никак, на самом деле строго-настрого запрещено. Так называемым общественным мнением.
Ну и времечко наступило! Очаровательное тудейко, растуды его в качель! Зарплату не платят в срок, чего уж мечтать о гонорарах! Издали мои переводы Набокова, дальнего моего родственника, между прочим, а договор не заключен и ставка неизвестна, Ясное дело, надуют. А власть жмет, скоро за воздух налог введут, за воду же давно платим. И последняя, что теплая, что холодная, все дорожает. Оглянитесь, везде одно и то же. Иногда мне кажется, что я сплю наяву или грежу.
Снова вздыхает и пьет.
Целый день один с тещей. В праздности, урывками смотрел телевизор и читал Льва Толстого. А он шустер был в молодости, ходок. Вечером долго не мог уснуть, был в мечтательном расположении духа и составил ясно не на бумаге, а в голове план "В ожидании Абсолюта". Набоков бы рассвирепел. Передразнивать пересмешника так неблагородно. Давно я ничего не записывал и многое позабыл. Как подумаю, начинается сильнейшее сердцебиение. А Нина дрянь. Всё рассказала Наташе, дескать, я подлец, а она невинная жертва, но между прочим, именно сама обошла подругу на повороте.
Недавно ко мне в гости заезжал поэт-переводчик из Таллинна, давний знакомец. Наговорился с ним вдосталь. Нагулялся по столице. Попьянствовали, выпадая порою в осадок. Посражались в карты и в шахматы. Между прочим, познакомил его с Валерией. Она была ужасно плоха, и я совсем успокоился.
Выключает телевизор. Свет на сцене меркнет.
Силуэт едва различим. Звучит мелодия.
Моя дорогая матушка за неделю до моего очередного дня рождения, на Страстной неделе прислала мне письмецо. День рождения совпал в этом году с Пасхой, я ведь - Овен, агнец, распятый ещё при первом вздохе-выдохе, при первом крике. Чем распятый? Как? Хотя бы незаконнорожденностью. Граф-то я граф, а вот титул князя получить уже не удается. В письмеце в очередной раз указала мне место у параши, вытерла ноги, голубка 80-летняя: "ты в жизни оказался таким растерянным, ни к чему не пригодным. Напрасно тебя учила. Практически ты жизнь свою сам себе испортил: рано вспорхнув, взлетел, не думая ни о чем. Улетел в никуда". В общем, низко пал, сокол ясный, петух индейский. Всё правильно. Бог меня создавал и благословлял на что-то другое. Что ж, я должен выполнить свое предназначение, чтобы в зеркале смерти увидеть не холеную маску, а лицо. Жопу ты увидишь, толкает черт под локоть.
Совсем нездоров. Сердцебиение мешает ходить. Зубная боль. Утром дописал послесловие к "Тамарину" Авдеева. Потом целый день читал Льва Толстого.
Но что это я всё о себе да о себе. Слава Богу, повидал кое-что и запомнил. Если у Чехова была одна палата № 6, то у меня ещё в юности таких палат были десятки. Целая медсанчасть № 6. Право слово, не вру и не сочиняю. Вот и в трудовой книжке она отмечена первой записью, а потом зафиксированы все градации моей 10-летней медицинской карьеры: медбрат хирургического отделения, фельдшер "Скорой помощи", и. о. врача (вот ведь как, не только и. о. министра или и. о. председателя правительства бывают), наконец, врач-ординатор терапевтического отделения, хирург-офтальмолог, заведующий глазным отделением... А потом - резкий финт в сторону: старший редактор еженедельной "макулатурной" газеты. И ещё много чего далее.
Опять встал в 9. Читал Пушкина, перепечатал предисловие к Андрею Соболю, перечел "Уральский Декамерон". Хотел писать далее нечто "плутовское", но так и остановился. Делал гимнастику, ел постный обед дома и поехал с Ниной к Наташе. Она была в белом платье. Очень мила. Провел один из самых приятных дней в жизни. Люблю ли я серьезно её? И может ли она любить долго? Вот два вопроса, которые я желал бы и не умею решить себе. Да и немец не дремлет. Я его пока не видел, но Наташа грозилась познакомить. Уезжая оттуда, Нина страшно болтала. Мне стало противно, но не смог удержаться от близости, отчего стал противен самому себе. Надо писать, а не бегать по гостям.
Встает. Потягивается. Разминается.
К медицине, между прочим, меня подталкивала сама судьба. Мать моя закончила перед войной помимо консерватории мединститут. Она побывала и на переднем крае, и помоталась в санпоездах. а меня рожала, уже работая в эвакогоспитале. До меня был брат Владимир, да не выжил, бедняга. Мне повезло или наоборот. Война была на излете. Полегчало с продуктами. Молоко (коровье и/или козье) таки имелось в продаже, хотя и по безумной цене. Чей же я все-таки молочный брат и сын - козы и/или коровы? Есть, значит, во мне что-то от животного.
Встал в 12. Перечел "Вавилонскую яму". Поправил кое-что, читал, обедал. Собирался поехать к Валерии. Или к Наташе. Не поехал ни туда, ни сюда. Читал, смотрел телевизор, был в бане. Зубы болят. Спасался водкой.
Покрасневшими от постоянного вглядывания в непонятные иероглифы глазами бедное животное испуганно смотрит на мир, смотрит из темных глубин моего подсознания. Мне тяжело с людьми. Если, конечно, они люди, а не животные другой породы. Кроликов и Наташевич, Пат и Паташон, Пьеро и Арлекин постоянно отводят при встрече глаза. Они не умеют смотреть, в глаза, рудименты совести мешают. Лгать всегда так тру дно, особенно поначалу.
Мне с людьми неуютно, я их не понимаю или понимаю превратно, (впрочем, может, единственно правильно), а вот с животными я сразу же нахожу общий язык. Они повинуются даже моему свисту или жесту, мои два коккер-спаниеля и три кошки (вернее два кота и кошечка), да я и без слов чувствую их простые позывы. Пожрать или посрать. Без рисовки и жеманства. Они не лукавят и не обманывают, они не завертывают грубую реальность в надушенный "Шанелью № 5" носовой платок экзистенциальности.
Встал почему-то в 10. Писал "Мраморные сны, или Очищение Алкмеона" с большим удовольствием. Зубы разболелись хуже прежнего, водка не помогла. Поехал к Валерии. Она ужасно дурно воспитана, невежественна, если не глупа. Одно слово "проститут", которое она сказала, Бог знает к чему, сильно огорчило и при зубной боли разочаровало меня.
Последние фразы он произносит с пафосом, прохаживаясь по сцене и явно прислушиваясь к чему-то внутри себя.
Проспал тяжелым сном до 12-ти. Зубы болели всю ночь и целый день. Читал Льва Толстого лежа и молча. Написал страничку "Мраморных снов". Вечером играл и пел вполголоса. Приехала Валерия. Славная девочка, но решительно мне не нравится. А ежели так часто видеться, как раз женишься. Оно бы и не беда, да не нужно и не желается, а я успел убедиться, что все, что не нужно и не желается - вредно. Получил письмо от Маши. Долг никак Феликс не отдает, а я сам должен вдвое больше Василию. Проиграл в карты. Подумал, и это меня расстроило. Зато после пришел в самое счастливое расположение духа и в нем написал ответ Маше.
Рассказал о недавнем приключении. Любопытно, что первым ощущением тогда было осознание некоей самости, отъединенности и в то же время тесной связи, причастности к происходящему вовне. Позже пришла длительная в своей внезапности яркость пробуждения. Увы, я находился в плотном коконе темноты, туго спеленавшей все тело, конечности. Вернее, я словно шнурок, был вытянут во всю длину туловища и даже несколько матерчато расплющен во время предварительного продергивания сквозь капканоподобный канал.
"Неужели я провалился в глубокую тесную яму?" - подумал я и задергался словно поплавок, который тащила вглубь сильная и неутомимая рыба, заглотавшая крючок вместе с наживкой и стремительно уходившая в спасительную для неё глубину. "А может быть, это всё мне просто снится и через минуту я открою глаза и обнаружу себя на удобном обыденном ложе в новом луче солнечного догляда, разметавшемся в непринужденной позе, отбросившем тяжелое сбившееся в неоднородные комки ватное одеяло, отчаянно мечтающем о стакане вовсе не минералки (не до жиру, быть бы живу), а самой банальной и все-таки прохладной жидкости, то бишь воды.
