Йозеф Шкворецкой - Легенда Эмеке
В тот вечер у нас в номере учитель сказал мне: "Я вижу, ты с бабами не очень умеешь. Разве так с бабой надо? Разговорчиками про господа бога и динозавров?
Так ты, парень, не затянешь ее в постель за эту неделю."
Потом Эмёке рассказывала мне, как это было. Учитель встал рано и ошивался под ее окнами, скалил на них свои желтые зубы - и обратился к ней со своими селадонскимп остротами, как только она появилась в окне, чтобы снять со шнура белые носочки, которые накануне вечером выстирала и повесила сушиться на окно.
Учитель, как гончая, вертелся под окном, и когда она ответила ему вежливо и холодно: Доброе утро, - он предложил: "Не хотите ли с утра немного прочистить легкие, барышня? В лесу сплошной озон!", а она покачала головой и сказала: Нет, - и он ушел один, а потом весь день кружил возле нее, с горящими глазками на похотливом лице, в мозгу его перекатывались те несколько мыслей, на которые он был способен, не мыслей даже, а разговорных схем, и время от времени подходил к ней, вытягивал из себя некоторые и употреблял, но безуспешно, и снова отходил, и снова посверкивал глазками, плотоядно следил за нею издали, обхаживал ее, как взъерошенный петух недостижимую чужую курицу. Она рассказала мне этот свой случай, эту легенду. Как история из календаря, как случаи, которые проститутки якобы поверяют клиентам в доме терпимости; о молодости в благородных домах, об упадке и обнищании, и жалкой продаже собственного тела. Она рассказала, как после войны они остались в Кошице, но отец, мадьярон, представитель режима, чиновник и фашист, был раздавлен, уничтожен, без пенсии, без средств к существованию, слишком старый и больной, уже не пойдешь на дорогу или лес валить, а мать скрюченная, физически работать не заставишь, а она молодая, шестой класс венгерской гимназии, которую закрыли, и тут пришел тот человек, хозяин имения и виноградников, в Братиславе держал отель, богач в свои сорок пять, и она согласилась, чтобы избавить родителей от нищеты или даже голодной смерти и старости в богадельне; он был властный, злой, ограниченный, ни во что не верил, ни в бога, ни в демократию, ни в человеческую справедливость, ни во что, только в себя, и хотел сына для своего имения, отеля и виноградников; у него не было национальиых предрассудков, и ему не мешало, что она венгерка. Но родилась у них дочь, и тогда он от нее ушел, напился до смерти, неделю с нею не разговаривал, потом начал ее даже бить, когда бывал пьян; в усадьбе собиралось шумное общество, приезжали машинами из Братиславы, из Кошиц, из Турчанского Святого Мартина, в его кабинете шли совещания, он стал членом демократической партии; она же обо всем этом не думала, и когда он к ней приходил по ночам, со зловонным дыханием, как из склепа, и вынуждал ее к тому, что для него, видимо, было наслаждением, а для нее только мучением и позором, когда она узнала этого мужчину с бычьей шеей и тяжелым дыханием, познала она и истину, познакомилась с другим, с садовником, потом он умер от туберкулеза; он давал ей книги о путях к Богу, о развитии духовных сил, о вселенской душе и загробной жизни, и она поняла, что все вокруг - только неустанный процесс очищения от скверны, от зла, и что зло - это все материальное, и человек очищается от материи, от тела, от мирского, и его цель - в Духе, даже не столько в нем самом он только стадия, высшая, нежели физическое, но конечная цель - Бог, слияние с Ним, растворение собственного "я" в той бесконечной благодати, из которой бьет ключом божеская любовь и милосердие. Потом она овдовела. После февраля у него отняли отель, затем имение, затем его арестовали, но он бежал, пытался переправиться через Дунай в Австрию, но был убит. Она получила место служащей, научилась бухгалтерии и сейчас - приличный счетовод, живет в Кошице с маленькой дочкой, которую растит одна; она хочет воспитать дочь в правде, которую познала сама.
После она дала мне кое-что из тех книг. Какие-то метапсихологические и богословские еженедельники, там я прочел статью о действии амулетов и о благотворности медного круга: если его носить во время противостояния Марса на голом теле, он предохраняет от ревматизма и хровотечения; и я спросил ее, не странно ли, что люди, столь заботящиеся о духе, в то же время так беспокоятся о теле, ибо три четверти тех богословских предписаний касаются предохранения от болезней; верит ли она всему этому? Она ответила, что на каждой стадии существования нужно следовать законам, которые дал Бог, а законы физического существования требуют заботы о физическом здоровье; что же касается этих предписаний, то я, мол, отрицаю их эффективность, не понимая, ведь я еще несовершенен и уклоняюсь от истины, но все однажды ее познают, ибо Бог - это Милосердие. И при этих словах в глазах ее вспыхнуло такое выражение, такой отблеск тревоги, будто она испугалась, что я хочу у нее что-то отнять, ту ее уверенность, которая в ней сейчас есть и без которой ей не выжить, не снести тягот своего вдовьего существования, тягот смерти и жизни, несчастной и разрушенной, взгляд мучимого лесного звереныша, умоляющего глазами, чтобы человек не мучил его, а отпустил в лесную свободу, чтобы своею волей позволил ему уйти.
Учитель интересовался, как далеко с нею я зашел. Я же чувствовал, что она в моей власти, как тот лесной звереныш; в странной власти, в какой иногда оказывается женщина перед мужчиной, без всяких заслуг с его стороны, без особых его усилий, без стремления к этому, из простого неосознанного факта симпатии, склонности и зависимости; но я не признавался себе в этом, как признался при других обстоятельствах, с Маргиткой, простой, эротичной и прямой; и только ощущал, словно где-то между мной и Эмёке, на незримых сочленениях нервных лучей, росла какая-то драма, какая-то возможность, что могла бы разрушить ту отчаянную иллюзию и тот обман, которые превращали прелестное лицо, маленькую грудь и стройное тело балерины и ту человечески сознательную силу честного труда - в призрачное и вялое существованне в замкнутом кругу.
Учитель помрачнел, заворчал и быстро отвернулся, скрипя кроватью.
За два дня до конца нашей смены моросило, и отдыхающие играли в пинг-понг, в карты или сидели в столовой, временами заставляли кого-нибудь побренчать на рояле, разговаривали о чем-нибудь; культмассовик очнулся от похмелья с прошлого вечера и пытался слепить хоть какую-нибудь группку для какой-то игры, кажется, во французскую почту, но сумел уговорить только пожилую супружескую пару:
директора магазина готового платья в Пардубицах, мужчину с брюшком, в широких брюках-гольф, и жену его, толстую, почтенную, однако в свои пятьдесят еще наивно ахавшую от изумления, будто восемнадцатилетняя девица на карусели; она оживала всегда только за обедом, не потому,что была ненасытна или жадна до еды, а потому, что еда казалась единственной на свете вещью, в которой она разбиралась по-настоящему, все остальное же было для нее туманностями жизни; ее миром был мирок безопасных, прочных столетних условностей, первого материнского наставления, танцевальных уроков, старательно подобранных родителями звакомств, помолвок, свадеб, воскресных богослужений (но если бы кто-нибудь спросил ее хотя бы об основных понятиях богословия, она не ответила бы ничего; просто ходила в церковь, пела визгливым, иемузыкальным сопрано псалмы из молитвенника, становилась на колени, бнла себя в грудь, крестилась смоченными в святой воде пальцами, кропила кошечек и заказывала службы по покойнице-маменьке), мир двух или трех родов и кухни, острова надежности, где она превращалась в виртуоза с абсолютным слухом к запахам и вкусам: так скрипач различает четверть тона и одну восьмую тона не мозгом, а чувством, чем-то таким, чего у остальных нет и никогда не будет, что не появляется за пять-семь лет учебы на кухне у маменьки, а скорее дар сверху, часть бессмертия, данного человеку сверх его простых, обычных способностей, сверх его мглистого мозга, в котором медленно шевелится несколько недоразвитых мыслей, и сверх сердца, залитого жиром, неспособного к фальши и злобе, а лишь к звериной, животной любви к детям, к мужу, к семье, к дюдям, к жизни и к покорности перед смертью, последним из тех надежных миров, что стоят на пути от первого прикосновения этих туманностей жизни. Потом культмассовик уговорил пожилую швею, старую деву, переживающую свой первый отпуск вне стен жижковского дома, образцовую работницу коммунального предприятия "Мужское белье"; всю эту неделю она просидела, простояла и проходила, не зная, что ей делать, о чем разговаривать, ибо здесь ни с кем не познакомилась, а в жизни знала только мужские рубахи, но так и не познала мужчину и любовь и жила заколдованно между прозой рубах и примитивной поэзией стародевических снов; и франта, который в первые три дня тщетно обхаживал словачку с косами, но та отдала предпочтение черноволосому технику, бывшему стрелку РАФ, который, хоть женатый и с ребенком, а искусство, в котором учитель не поднялся с нижайшей ступени дилетантизма, довел до вершин совершенства, так что франт сморщился, одеревенел, съежился в своих полосатых носках и черной шелковой рубахе до подчеркнутого одиночества в зале массовых развлечений и сейчас уже наполовину увлекся игрой "французская почта", упрямый и хмурый; и, наконец, - неопределенного молчаливого мужчину, по всей видимости, мастера какой-то фабрики, который не промолвил ни с кем ии единого слова; и с этими людьми, объединенными чувством почти повинности куда-то себя деть в эту неделю отдыха по выгодно льготной или вообще бесплатиой путевке и чувством беспомощности перед этой необходимостью, ибо все поддались иллюзии, что можно провести время иначе, нежели привыкли они, не знающие ничего, кроме работы, и работа для них стала потребностью, как воздух и пища, а сейчас их пересадили в образ жизни людей прошлого, которые работы никогда не знали, жен состоятельных чиновников, офицеров, врачей, биржевиков, богатых сыночков, загорелых, теннисно-спортивного вида дочек сладкой буржуазии, для которых весь день - досуг, а забава - призвание, техникой которого они овладевали; н культмассовик здесь, с этими вот людьми, отягченными бременем отдыха, сам еще с похмелья, с чашкой чериого кофе в руке, затеял коллективную игру, чтобы поддержать впечатление активной деятельности, иллюзию честно заработаиных двенадцати сотен своей месячной зарплаты.
