Лидия Сычева - Кто кого перепечалит
Через пять минут купе гуляло: "кролик" достал из сумки бутылку шампанского, пожилой - четвертинку водки, стриженый, притворно вздохнув, отложил "Душегубов" в сторону. Привлеченный разгульным шумом, заглянул из коридора дробненький, хилый кавказец с коньяком, с жадными глазами, попросил униженно:
- Ребята, примите в компанию!
- Самим тесно! - отрезал "кролик" и с наслаждением задвинул дверь перед его носом.
Настя любовалась Антониной, ее веселой властью над мужчинами, ее заразительной жизнерадостностью, здоровым кокетством и тем, что она не несет красотой никому зла. И Настя мысленно стала просить прощения у своего мужа, и у сына, и у Бориной жены, у его детей за чувство, которым она жила. Разве можно губить красоту, противиться ей? Разве можно не стремиться к красоте - даже через грех, почти не прощаемый грех?! Она думала о том, что они с Борей повенчаны красотой, и пусть у них нет ни дома, ни общего имущества, ни других внешних связывающих обстоятельств, но разлучиться им невозможно, противоестественно, как, допустим, мужчинам было бы противоестественно не радоваться ослепительной Антонине. Здесь, в шумящем вагоне, Насте показалось, что она справилась со своей печалью и Борю может увидеть теперь с легким, не отягощенным обидой сердцем.
...А все же, когда они договаривались о свидании, голос у нее дрогнул. Она поняла, что будет плакать, увидев его, теперь уже не от обиды, а от благодарности за исцеление; но Боря может снова не понять ее, а чтобы объяснить, ей нужно крепиться, держаться. Тогда она достала аптечку, нашла успокоительные таблетки. Никогда раньше не пользовалась ими, но вот пришло время, и Настя решительно выпила две дозы - для верности.
Она бежала к условленному месту почти весело, несколько раньше назначенного времени. Боли последних дней были скованы, казалось, что все внутри подвергнуто прочной, основательной заморозке. Боря уже ждал ее, она узнала знакомый силуэт среди редких прохожих, издалека Боря напоминал подростка - в кепочке, в легкой куртке.
- Как ты? - тревожно спросил он ее вместо приветствия.
- Ничего, - рассмеялась она и, отвечая на изумленный взгляд, пояснила: - Таблеток напилась, так беда по колено, жизнь - радуга, тоска - отвяжись.
Потом они долго шли по городу, рассказывая друг другу, как жили, ждали и что думали, и не могли наговориться.
- Ты меня любишь? - вдруг спросил Боря, и столько в его интонации было безнадежности и надежды, что вся таблеточная заморозка вмиг прошла, и Настя заплакала.
- Люблю, - сказала она, хлюпая.
Огромный город дышал дымом ТЭЦ, гнал по магистралям потоки грязных машин, отправлял в метро толпы людей, в меховых шапках и шубках похожих на струящиеся мышиные колонии, - а они все стояли посреди улицы, не чувствуя холода, и Боря поочередно целовал ее глаза, все целовал и целовал, будто хотел навсегда высушить ее слезы...
