Виктор Потанин - Большой хитрец
- Почему же?
- Опять "почему"! А если сомневаешься, то объяснять не хочу. Он был не чета нам - хозяин, настоящий мужик. Один такой на сто километров, а теперь и на тысячу не найдешь... - Мой гость задышал тяжело и расстегнул пиджак, потом резко взглянул мне прямо в глаза, точно усомнился в чем-то, точно решил что-то проверить. - Правду говорю. Теперь таких нет, да и в те годы редкость. Какое благородство, да!.. Он в соседней деревне Дерюгино завел крупорушку. Там и мучку молол, там и лошадок держал и мясным скотом занимался... Там, говорят, и принял свой смертный час. Там? - Его глаза нацелились на меня.
Я промолчал. Он повернулся ко мне всем телом и вытянул шею. Я чувствовал, что он злится. Шея была высокая, жилистая, как у жирафа. На этой шее чутко подрагивала сивая голова.
- Изменились вы, Николай Поликарпович. Вчера я вас еле узнал.
- Это старость, коллега. Ее не отменишь, не запретишь. Помните, черт луну запрещал?
- Что-то не помню...
Он сделал вид, что не расслышал мои слова. Стул под ним ожил опять и заскрипел. Большое костистое тело ворочалось, передвигало плечами, наклонялось то вперед, то назад. Наконец стул стал успокаиваться...
- Я в санатории подружился с одним казахом. Так он любил приговаривать: "Жизнь пройдет - ветер дунет". Вы слышите меня, да? Так вот, ветер, миленький мой, значит, ветер. И я его слышу все время, слышу. Он ледяной, он мерзкий, и каждая ветринка - прямо в лицо. Даже ночью под одеялом постоянно мерзну, страдаю. А на груди как льдинка лежит. Я сброшу ее, а она тут как тут. Даже в жару мерзну. В любом костюме мне холод, даже в тулупе... И ноги тянет, а то озноб. У меня ведь они ломаны на лесоповале. А теперь аукнулось, да. Скоро, видно, совсем околею.
- Зачем вы так? - Я хотел еще что-то добавить, ведь мне уже стало его жаль, и он догадался:
- Вы меня не жалейте. Лучше ответьте на два вопроса. Или на три...
- Какие вопросы?
- Ну, во-первых, скажите... - он почему-то затих, затем поднялся со стула и опять подошел к портрету. - Значит, скажите, при каких обстоятельствах убили Васю, то есть вашего деда? Это же случилось уже после нас. Моя семья уже обживала пермскую землю и мерзла в сугробах... Итак, я слушаю, говорите. - В его голосе возникли прокурорские нотки, но я ответил спокойным тоном:
- Деда, рассказывают, взяли прямо на мельнице. А с ним еще несколько мужиков. Потом всех вывели за деревню и сделали залп...
- Постойте. Хватит! - Он почти закричал на меня. Я даже вздрогнул, а он продолжал: - Как ты можешь спокойно! Таких людей погубили, а ты "залп"... Но что значит залп? Если так отвечаешь мне, то больше не задам ни вопроса.
Он вернулся на прежнее место. Стул под ним скрипнул, точнее сказать, пискнул. И вдруг он достал из кармана котенка. Так вот, значит, откуда писки в моей квартире. Я посмотрел внимательно на котенка и изумился:
- Какой красавец! Вроде трехшерстный...
- Правильно, - согласился гость. - Он у нас серо-буро-малиновый. А если кратко, то Рыжик. Три месяца от роду, и от меня просто ни шагу. Кстати, у вас есть мышки? - Он опять перешел на "вы".- Если есть, то поможем. Рыжик наш - большой санитар. Чики-брики - и спикала мышь. Зубки острые, давит с первого раза.
Я поморщился от такого натурализма и совсем некстати спросил:
- Зачем он вам?
- Рыжик-то? - Мой гость сразу обиделся. - Как зачем? Рыжик и за друга мне, и за советчика. Я же в этой жизни безлюдный бугорок. Одинок, как березка в поле...
Я снова поморщился: не люблю слащавости. Но гость не заметил моих ужимок, потому что продолжал в том же духе:
- Я одинок, как островок в океане. И по этому островку бегает Рыжик. У него и другое имя есть - Потя. У нас с женой кошечка была - котя Потя-Потянига. Неженка милая, пухлая, как подушка. Вот и вспомнилось... Как можно забыть?
- А можно два имени?
- Можно, обязательно можно, - загорячился гость. - Дай собаке два имени, и никто ее не убьет, проживет два своих века и от чужого отломит. И у кошек так же. Так что вы позволите Рыжику погостить?
- Как не позволить? - ответил я с улыбкой, пытаясь как-то осмыслить эту необычную ситуацию. Ведь привыкнуть сразу к Рыжику я не мог. Правда, уже через минуту-другую моя рука непроизвольно потянулась к котенку, пытаясь его погладить. Но едва я коснулся шерстки, Рыжик отчаянно зашипел, обнажив красный и мокрый ротик. В этом было что-то змеиное, и рука враз отдернулась.
- Вот какие мы! - восхитился гость. - Но он не злобивый. Потинька ласковый. Ой, да он прямо золотой у нас, и потому позвольте ему полежать на коленях. На моих, конечно.
Он перестал говорить, а я взглянул на него пристально и даже с испугом - мне показалось, что его понесло не туда. А он словно слышит мои мысли:
- Когда я говорю, я здорово отклоняюсь. Так что извиняйте и привыкайте, ведь разговор у нас будет долгий... А собственно, почему я должен извиняться в восемьдесят три-то годика? Ведь здоровье погублено еще на моих Северах... - Он взглянул на меня быстро, по-молодому, и даже показалось, что один глаз его подмигнул. - Но еще ничего, поживем. Да, поживем, погреемся на солнышке... - Он сделал движение правой рукой, точно она у него онемела и он хотел ее почувствовать. - А вы не обращайте на всякие там пружинки моей речи. Да и с дурачка какой спрос? Кстати, я не обижаюсь на это слово. Я на поселении насмотрелся такого, что еще с молодости ум потерял. Точнее, всегда находился в каком-то затмении, мы ведь жили по первости хуже скота. Пришлось и на прииске поработать, и болота осушать, и дороги строить. но самое гиблое из всего - пилить лес. Ноги, знаете, постоянно в снегу, а сверху мороз. И под дулом все время, а вместо хлеба - жмых. Это уж потом я закончил экстерном школу, затем попробовал поступить в один техникум, даже экзамены сдал, но меня быстро расшифровали, мое происхождение, и выперли в три шеи. Так что деда вашего расстреляли сразу, и это, считай, удача, а меня расстреливали всю жизнь. Только после пятьдесят шестого я немного вздохнул, поучился на курсах заочно и стал преподавать. Так что по образованию я, конечно, босяк. Но меня теперь никто не осудит... Ну а потом я вернулся в родные края и здесь, в деревне Дерюгино, нашел свою Олечку и перевез ее в Камышовку. Помните, она вела у нас историю и пела романсы? "Я встретил вас..." - Он сделал попытку запеть, но у него ничего не вышло. И он опять задвигал правой рукой. Наверное, она у него болела. Потом попытался ко мне придвинуться, но стул у него вырвался, и он плюхнулся на него, как мешок с костями. Глаза сразу наполнились тоской.
А я решил его отвлечь на другое:
- Значит, не нравится, как я живу? Ни ковров, говорите, ни диванов...
- Не берите в голову, коллега. - Он усмехнулся и осторожно дотронулся до моего плеча. Ладонь его на мгновение зависла в воздухе, точно он хотел опять перекрестить и благословить меня. Но в последний момент он почему-то отдумал, и ладонь опустилась на колени. - Не волнуйтесь, коллега, не переживайте. Подумаешь, зашел на часок Коля-дурак. Или много часов? - Он чуточку помолчал и, не дожидаясь ответа, продолжил сам: - Я все же постараюсь покороче. Веревка ведь хороша длинная, а речь короткая. Так же говорил один мужчина, по имени Хаджи-Мурат. И Лев Николаевич его одобрял. Так одобрял, что сделал лучше царя. А вот наш Владимир Ильич царя ненавидел, потому и сделал великий переворот, столкнул лбами народы... Кстати, вы были когда-нибудь в Шушенском?.. Ну что же вы нахмурились, вспоминайте давайте. Конечно же, вспомнили, с чем едят это село, - там жил наш незабвенный Владимир Ильич. Мы на своем поселении мерли как мухи, для нас могил не хватало, а его царь сослал в благодатный край, замечательный. Он там даже охотился и жену Надю водил по лугам. А сейчас там музей, да? Почему молчите? Не знаете? Наверно, уже музей убрали, потому что прежнюю жизнь охаяли. Хвалили, как говорится, хвалили да под гору свалили, ха-ха... Конечно, хаять легко, а сделать новое трудно. Но я, знаете, совсем о другом...
Он усмехнулся, усы его зашевелились и слегка растрепались. Мне даже показалось, что они приклеены. И мне захотелось их подергать - еле подавил в себе искушение. Да и он опять стал говорить:
- Я о другом, коллега. Так вот, в этом Шушенском есть музей нашего вождя, а рядом с музеем сделана старинная улица: дома отстроены все из круглого леса, вокруг большие хоромы, под старину. И везде тесовые заборы и тесовые половицы в оградах. А лес-то центровой, замечательный! Даже кабак старинный восстановили. Там чистота, белые столики, а на них льняные скатерки. Ведь чистоплотный же был русский мужик. Разве не так? И все это называется "Уголок старины". Запоминайте, коллега, - уголок, но можно назвать и по-другому...
В этот миг Рыжик замяукал, завозился у него на коленях, и он сгреб его ладонью и положил в карман. Там он закричал еще больше.
- Каков гусар!
- Не понравилось ему в кармане, неудобно... - Я еще хотел что-то добавить, но он перебил:
- Вы позволите мне Рыжика поместить опять на колени? Его вид вас не смущает? Он не действует на ход ваших мыслей?
