Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 26. Произведения 1885–1889 гг. Окончание малороссийской легенды «Сорок лет»
6 августа 1885 г. Е. Ф. Юнге от имени вдовы Н. И. Костомарова A. Л. Костомаровой обратилась к Толстому с просьбой печатно разъяснить смысл костомаровской легенды. «Эту вещь – писала она – почти никто не понимает, я от очень неглупых и развитых людей слышала, что это проповедь атеизма, что это безнравственная вещь, что Костомаров хотел этим сказать: «делай зло и наслаждайся, ибо никакого бога нет» и что из этого рассказа видно, что сам Костомаров атеист, что он несколькими изречениями из писания только прикрывается ради цензуры. Меня такие мнения ужасно возмущали, и я после таких споров всегда думала, как бы хорошо было, если б кто-нибудь объяснил им смысл этой чудной легенды, и в глубине своей души думала о Вас. Сделайте это, голубчик Лев Николаевич, это будет так хорошо» (АТБ).
Среди рукописей и материалов Толстого, хранящихся ныне в Государственном Толстовском музее, сохранилось два экземпляра костомаровской легенды в издании Гатцука с собственноручными исправлениями Толстого. Вероятно, оба они или один из них посланы были Толстому Е. Ф. Юнге.
Толстой, видимо, ничего не ответил на письмо, так как 9 сентября 1885 г. Е. Ф. Юнге пишет ему, что она огорчена неполучением от него ответа, и вновь просит Толстого написать статью, разъясняющую «Сорок лет», и напечатать ее в проектируемом сборнике памяти Костомарова (Костомаров умер 7 апреля 1885 г.). И на это письмо Толстой, очевидно, также не ответил. Но 16 или 17 января 1886 г. он писал В. Г. Черткову: «Получил я тоже сказку, малороссийскую легенду Костомарова «Сорок лет». Я вспомнил ее. Это превосходная вещь. Я ее буду читать еще. А вы постарайтесь достать, называется «Сорок лет», и прочтите».2 Через несколько дней, 23 января того же года, Толстой ему же пишет: «Посылаю вам легенду Костомарова «Сорок лет». Это превосходнейшее сочинение. Я хотел и начал исправить язык и кое-что, но потом раздумал делать это теперь. Легенда сама по себе очень опасна для цензуры, и потому надо постараться пропустить ее в том виде, в каком она есть. Поправки могут сделаться поводом придирок. Потом же, когда она пройдет в Сытинском издании, можно и должно, и мне очень хочется, немного, как мне надеется, улучшить ее. Нынче же пишу в Киев к знакомой вдовы Костомаровой, прося разрешения печатать эту легенду. Вы с своей стороны сделайте демарши к Костомаровой для получения разрешения. На меня эта история производит ужасающее впечатление. И мне кажется, что такое же она должна производить на всякого простого русского человека. Только бы цензура пропустила. Употребите все усилия».3
Знакомая вдовы Костомаровой, о которой говорит Толстой, – Е. Ф. Юнге, троюродная сестра Толстого. Намереваясь перепечатать книжку Костомарова в издательстве «Посредник», он в тот же день писал ей: «А у меня дело к вам: «Сорок лет» Костомарова. Кому принадлежит право издания? Если вдове, не будете ли добры спросить у нее, даст ли она разрешение печатать эту прелестнейшую вещь в дешевом издании для народа? И если даст, то даром или за плату? И какую?» (ГТМ).
На это письмо Е. Ф. Юнге ответила лишь 22 июня 1886 г. Она сообщила об отказе Костомаровой удовлетворить просьбу Толстого. Отказ свой, как пишет Юнге, Костомарова мотивировала тем, что цензура едва пропустила легенду в «Газете Гатцука», и то только с тем, чтобы Костомаров разъяснил нравственный ее смысл, который мог казаться для непонимающих проповедью материализма. Теперь же, по ее словам, цензура еще строже, чем тогда, и если теперь будет запрещено издание легенды для народа, то ее уже нельзя будет напечатать в подготовляемом общем собрании сочинений Костомарова (АТБ).
Между тем еще до получения ответа от Е. Ф. Юнге началась работа по приспособлению костомаровской легенды к народному изданию. Ею очень заинтересовывается В. Г. Чертков, принимавший тогда ближайшее участие в издательстве «Посредник». 8 апреля 1886 г. он писал М. Л. Толстой: «Прилагаемая книжка «40 лет» очень понравилась Льву Николаевичу и произвела на него сильное впечатление… Мне она очень понравилась; но мне показалось, что желательно было бы ярче выставить весь ужас положения убийцы, к концу жизни потерявшего всякое сознание бога-правды… Я взял его [рассказ] сюда с целью выпустить некоторые места, совершенно нецензурные в настоящее время… Поправки слога, в особенности в первой половине, сделаны преимущественно Львом Николаевичем. Мне кажется, что необходимо, чтобы он еще раз внимательно просмотрел рассказ и ввел бы такие штрихи, на которые один он способен, как художник, для того чтобы определеннее обнаружить внутреннее состояние Яшникова… И это тем необходимее, что мы опускаем всё, что говорится о предстоящей ему каре в будущей жизни» (ГТМ—AЧ). В заключение письма Чертков предлагает М. Л. Толстой переписать легенду, переработав литературный слог на простой народный, с тем чтобы на долю Толстого осталась только чисто художественная работа по углублению психологии главного действующего лица в заключительной главе.
Очевидно, в связи с этим письмом, а также с письмом Н. Л. Озмидова, принимавшего деятельное участие в переработке костомаровской легенды для народного издания (это письмо нам неизвестно) Толстой писал Черткову 15—16 апреля 1886 г.: «40 лет вы очень хорошо придумали. Постараюсь сделать, что нужно. Я знаю про это из письма Озмидова, но его еще не видал».4 В архиве Черткова, хранящемся в Государственном Толстовском музее, папка 15, имеется рукопись на 60 листах в 4°(4 чистые), сплошь исписанная с обеих сторон рукой Н. Л. Озмидова и заключающая в себе несистематически проведенные исправления рукой Толстого. Эта рукопись на первом листе имеет заглавие: «Сорок лет. Малороссийское сказание. Переделано с изложения Н. Костомарова». Там же неизвестной рукой карандашом написано: «Черновая 1-е». Текст поделен на десять глав. Перед текстом десятой главы – два листа чистые. На первом из этих чистых листов карандашом рукой Озмидова написано: «Следующее переделать просить Черткова (см. через 4 страницы)». Текст рукописи представляет незавершенную переделку костомаровской легенды, сделанную единолично Озмидовым. Как указывает приведенная помета перед десятой главой, часть работы, не сделанная Озмидовым, должна была быть сделана В. Г. Чертковым.
Видимо, частью еще до работы Озмидова, частью после нее над переделкой легенды Костомарова работали Толстой и Чертков. В том же архиве Черткова, в той же папке № 15, хранятся два экземпляра книжки «Сорок лет» в издании «Газеты А. Гатцука». В первом экземпляре имеются исправления рукой Толстого и Черткова, однако несистематически проведенные. Во втором экземпляре исправления сделаны также Толстым и Чертковым и проведены через весь текст книжки. Исправленное в первом экземпляре Толстым перенесено Чертковым во второй экземпляр и тут же сделаны новые исправления, независимо от тех, какие сделаны Толстым. На страницах 7, 9, 73 отметки на полях рукой Черткова: «По Озмидову», на странице 41 – пометка рукой Толстого: «По тетради Озмидова».
Таким образом работа над костомаровским текстом велась коллективно – Толстым, Чертковым и Озмидовым. Она сводилась к упрощению языка легенды и к сокращению ее текста. Книжный, литературный язык заменялся языком близким к народной речи. Особенно последовательно это стремление проводилось в переделках Толстого и Черткова. Переделка Озмидова была совершенно независима от работы в этом направлении Толстого и Черткова. Во втором экземпляре книжки Костомарова рукой Толстого на отдельном листе почтового формата сделана довольно большая вставка, заменившая зачеркнутый костомаровский текст, в котором идет речь о переживаниях Трофима на могиле убитых им купца и батрака. Приводим текст этой вставки целиком:
и сѣлъ у могилы. И только что сѣлъ, вспомнилъ онъ все, что было: вспомнилъ онъ лицо купца, когда онъ вскрикнулъ и когда треснула его голова, и онъ упалъ навзничь. Вспомнилъ онъ и работника, какъ онъ лежалъ на животѣ съ откинутой рукой. Вспомнилъ онъ про то, что были у нихъ матери, жены, дѣти, и такой страхъ на него нашелъ, что хотѣлъ онъ вскочить и бѣжать, да потомъ подумалъ: «куда убѣгу отъ Бога?» И остался на мѣстѣ.
Сидѣлъ онъ долго, половину ночи, все слушалъ и смотрѣлъ и ничего не слыхалъ, кромѣ шелеста вѣтра въ макушкахъ, да ничего не видалъ, кромѣ темноты и креста на новой могилѣ. Сидѣлъ онъ и думалъ и хотѣлъ забыть то, что сдѣлалъ, и повѣрить тому, что говорилъ Придыбалка, и не могъ. Сидѣлъ онъ и ждалъ кары Божьей. Въ серединѣ ночи прислонился онъ на руку и сталъ задремывать; вдругъ точно голосъ чей то разбудилъ его. Онъ очнулся, сталъ прислушиваться, и точно два голоса заговорили изъ земли:
– Господи, Господи! побій того злочинця, що насъ побівъ, – сказалъ одинъ голосъ.
И другой голосъ сказалъ:
– Господи, Господи! побій того злочинця, що насъ побівъ.
«Неужели правда», подумалъ Трофимъ. И не успѣлъ подумать, какъ откуда то издалека услыхалъ онъ, какъ громъ, дальній голосъ:
